Эр Август хранил полное спокойствие, это Дик был вне себя и не считал нужным скрывать возмущение. Глупость и подлость отвратительны сами по себе, но когда они обретают лица тех, кого считаешь друзьями, это невыносимо.
– Я буду говорить с регентским советом! – крикнул Ричард склонившемуся над книгой Штанцлеру. – Если не поможет, потребую аудиенции у ее величества. Или они возьмут назад эту подлость, или я выхожу из совета! Я не собираюсь идти на поводу у трусости и упрямства….
– Я не раз слышал упреки в трусости в свой адрес. – Бывший кансилльер поднял голову и внимательно посмотрел на Дика. – Особенно после восстания Эгмонта. Тогда они меня оскорбляли. Тогда я был моложе на целую вечность…
Старик и сейчас оскорблен. Святой Алан, да кто бы на его месте был не оскорблен, получив предписание оставаться под покровительством герцога Окделла и до особых распоряжений не покидать его резиденции?! Другое дело, что бывший кансилльер скорее умрет, чем признается, как ему тяжело. К счастью, у Ричарда имелись собственные глаза.
– Оскорблять вас то же, что оскорбить меня! – отрезал Дикон. – Нет, больше – моего отца. Скоро они это поймут…
– Спасибо, мой мальчик. – Штанцлер подозрительно торопливо откинулся на спинку кресла. Лицо оказалось в тени, но слезу на щеке Дик заметить успел. – Только никогда не равняй меня с Эгмонтом. Даже с Морисом Эпинэ и его несчастными сыновьями не равняй. Это были гиганты, а я только человек… Я боялся, Дикон. Тогда боялся и сейчас боюсь. Я не воин и очень плохо переношу боль. Случись со мной то же, что с тобой, я бы месяц не мог встать с постели, не то что кого-то защищать. Что поделать, я – сын своего отца, как ты – своего. Этим все сказано…
– Я спорил с Альдо, – совершенно не к месту признался Ричард. – Вы имеете право на титул графа Гонта. Вы, и никто другой!
– Твой коронованный друг, судя по всему, с тобой не согласился. – Штанцлер вымученно улыбнулся. – Я его понимаю… Альдо Ракан был так молод… Он любил блеск и отвагу, а я не мог похвастаться ни первым, ни вторым: четыреста лет в шкуре мещанина не отбросить. Слуги рисковали головой ради наследника Гонтов, но спасли они будущих шляпников… Когда я это понял, то оставил попытки получить то, чего не сто́ю.
Если на кровных линарцах поколение за поколением пахать и возить воду, они превратятся в крестьянских кляч. С кровью Гонтов случилось то же. Нет, Дикон, если кто и был достоин поднять знамя Рутгерта, то это Карл Борн! Его решимость не поколебал даже маршал Савиньяк… Немногие способны принести в жертву отечеству не только себя и свою семью, не только честь хозяина дома, но и жизнь друга. Карл на это пошел… К несчастью для нас всех, для Талигойи, хотя откуда он мог знать? Прости, в мои годы начинаешь жить прошлым, особенно если оно пожрало тех, кто был достоин жить и… носить корону.
– Эр Август, кого мой отец… – Нет, об этом нельзя спрашивать сейчас, когда сюзерен еще не обрел последнего пристанища в усыпальнице Раканов!..
– Ты что-то сказал? – Штанцлер устало потер лоб. – Еще раз прости. Молодым нужно не чужое прошлое, а собственное будущее. Мы, старики, об этом то и дело забываем.
– Я не понял про Карла Борна, – почти не соврал Дикон. – Почему он пожертвовал своей честью? Отец тоже был генералом Талига, тоже восстал и тоже ждал помощи из Каданы…
– Эгмонт Окделл никого не убил. Даже Ворона, хотя что могло быть проще, чем спустить курок… Разве ты не знаешь, как в окружении Эгмонта расценили принятый им вызов?
– Нет…
– Как мало мы говорим о самом важном! От Эгмонта ждали выстрела Борна. Или, если угодно, самого Алвы, всадившего пулю в талигойского генерала, честнейшего человека, к слову сказать… Ты сам мне рассказал про Адгемара, а ведь тот был иностранным государем, прибывшим на переговоры.
Люди, подобные Ворону, не церемонятся ни с друзьями, ни с врагами, ни с законами. Иное дело Эгмонт. Алва был ему врагом, но нет щита надежней чести Окделлов… Ворон это знал не хуже Катарины Ариго, потому и послал твоему отцу вызов, хоть его и пугали судьбой Савиньяка.
Теперь Дикон вспомнил. И понял то, чего не мог понять раньше. Письмо Эмиля, его неистовый отказ служить Раканам не были ни глупостью, ни бравадой. В порожденном двумя Эрнани братоубийстве отца потерял не только герцог Окделл. Для Савиньяка перейти на сторону Альдо было столь же невозможно, как для самого Дикона драться за Фердинанда.
– Савиньяки не примирятся с Людьми Чести, – прошептал юноша. – Никогда…
– Если б Савиньяки… – Штанцлер захлопнул книгу и бережно положил на стол. Это была «История царствования Франциска Оллара, родившегося в безвестности и обретшего милостью Создателя корону Талига». – Близнецы потеряли больше, чем отца, они потеряли душу. Их мать – урожденная Рафиано, а Рафиано холодны как змеи и так же расчетливы и коварны.
Ты не мог не слышать о трех подругах – Каролине Борн, Жозефине Ариго и пригретой ими Арлетте Рафиано. Сейчас жива лишь одна, самая младшая… Спроси при случае ее величество, много ли помогла ее овдовевшей матери графиня Савиньяк. Спроси Робера, сделала ли Арлетта хоть что-нибудь, чтобы избавить подругу от Маранов, а владения Эпинэ – от драгун.
Савиньяки по богатству уступают разве что Алва и Сильвестру, а на юге они почти всесильны. Ты видел, до чего довели Эпинэ, но ты вряд ли понимаешь, до чего госпожа Рафиано довела собственных сыновей… Если б она была вне себя от горя, как твоя матушка, если б в ее доме распоряжалась олларовская солдатня, ее можно было бы понять, но Арлетта Савиньяк не знала несчастий. Как и любви. Она вышла по расчету за одного из первых вельмож и богачей королевства и изменяла ему с кавалером, который был слишком разумен, чтобы пропадать на войне. Смерть Арно развязала любовникам руки. Графиня даже не надела траур, зато немедленно принялась взыскивать долги.
Арно был щедр и с друзьями, и с арендаторами. Двое его сыновей удались в отца, но титул получил белокурый Рафиано. В обход брата…
– Брата? – не понял Дик. – Какого брата? Его изгнали? Убили?
– Решил, что у Арно был четвертый сын? – невесело усмехнулся Штанцлер. – Увы, жизнь не трагедия в стихах, в ней все проще и грубее. Старший из близнецов, по-настоящему старший – Эмиль, но у Лионеля на плече родимое пятно Рафиано. Это решило все. Графиня выбрала наследника Савиньяков по своему разумению. Тогда она еще делилась с подругами. Возможно, эта откровенность стоила Каролине Ариго жизни…
– Значит… Настоящий граф – Эмиль?!
– Да, но этого не докажешь. Роды принимал семейный врач Рафиано, бывшая наперсница мертва, а записи в ее дневнике вряд ли удовлетворят королевский суд. Промолчит и принимавший исповедь графини священник. Конечно, есть гороскопы, но кто сейчас верит звездам? Что с того, что рожденные под знаком Одинокой Гончей порывисты, веселы и щедры, а порождения Охотничьего Рога расчетливы и холодны… В королевстве, основанном одним бастардом, где другого бастарда признали принцем, а теперь и королем, хотя имя настоящего отца известно даже зеленщикам, не станут негодовать из-за графов. Сам не знаю, зачем я тебе все это рассказываю… Долгое молчание и старость делают нас болтливыми.
