Вход в пещеру собирал, как линза, все лучи заходящего солнца. Багровый диск опускался за дальние пики, и горизонт заливало расплавленное золото. Все вокруг было пронизано оранжевым светом, и Лираз тоже купалась в его волнах.
А затем свет побледнел и выцвел, золотое перешло в серое; миг – и ярко-голубое небо стало черным, на нем замерцали звезды.
Сзади раздались шаги, но Лираз не хватило смелости обернуться.
Медленные шаги. Перестук копыт. Копыта. Это Зири? Тело скрутила тревога, накрепко вбитый рефлекс, и она никак не могла его побороть: копыта – химера – враг. Что это с ней такое происходит? Ведь если кто-то спас твою жизнь, это не значит, что надо немедленно в него влюбляться?
Любовь? О, божественные звезды! Первый раз она рискнула произнести это слово, связать его с собой – и то лишь в формуле отрицания. Ее терзал страх, протест, желание спастись бегством.
Немая внутренняя борьба. Она же ничего не делала! Никак не поощряла ухаживания, не давала обещаний. Ни до того, как он умер в теле Белого Волка, ни раньше. Между ними никогда не было ничего, о чем можно было бы сожалеть или от чего спасаться. Нет причины для бегства! Он – только боевой товарищ, только…
– Мы не представлены.
Сердце Лираз пропустило удар. Она привыкла к тембру Волка, хоть он никогда ей не нравился. Даже когда Зири говорил с ней от своего имени – только однажды, в той мягкой странной воде купальни, – голос звучал шершаво, почти на грани рыка. Клыки. Когти. Скрытая жестокость.
Этот, новый голос… Звучный, как воздушные флейты киринов, полный оттенков, выразительный.
Она знала, какова ее роль в этом диалоге. Собрав силы, морщась оттого, что в горле стоит комок, Лираз произнесла:
– Это и не требуется.
Две мелодии слились, меняя текст пьесы. Пауза. Он ждал. Откуда она знает, что он ждет? Знает, и все. Он ждал, когда она развернется к нему лицом, и она больше не могла терпеть.
Поворот. Зири из племени Кирин стоял напротив нее, и у Лираз перехватило дыхание.
Высокий. Хотя она и так это знала, видела, что солдаты Доминиона по сравнению с ним казались недоростками. Но тогда до них было далеко. Лираз вскинула голову, впитывая сразу весь образ, до самого кончика рогов. Длинные, с ладонь, гладкие, прямые, черные, блестящие. И как будто целые, ни трещины, ни царапины. Где же тогда тот обломок, который совсем недавно она сжимала в руке?
И сам Зири – худой, жилистый, не такой мощный, как Акива и большинство Незаконнорожденных, что, впрочем, только подчеркивало его рост, да и плечи никак нельзя было назвать узкими. За спиной сложены крылья. Темные. Интересно, сколько в размахе? Он был одет в белое, и это казалось неправильным. Зири, должно быть, увидел, как она нахмурилась, покосился на рубашку и сказал:
– Это Волка. У меня здесь нет ничего… собственного. Кроме… – он улыбнулся и двумя руками показал на себя, – вот этого.
Улыбка. Зири улыбнулся, и Лираз наконец увидела его целиком.
Не его копыта, не рога, которые уже изучила до мельчайших подробностей. Самого Зири. Такого, как надо, такого, что пульс приходил в неистовство. Красота кирина – от диких, вольных зверей. Острые рога, острые копыта, острый силуэт крыльев. Игра света и тени. И если Лираз была созданием солнца, то он – несомненно – созданием луны. Глубокий сумрак, подчеркивающий ее собственное сияние.
Однако главным было не это. Его улыбка, взгляд, его ожидание – а он по-прежнему ждал, – сейчас она увидела именно их. И поняла. Сила, грация, одиночество.
И надежда.
И робость.
Зири по-прежнему не шевелился, давая ей возможность понять и решить. Он боялся, что Лираз увидит в нем всего лишь тварь, чудовище, – и как же ей успокоить его, если пять секунд назад она и сама не знала, что думать? Ее пронзил стыд. Как объяснить ему, что молчание вызвано не отвращением, а восторгом?
Она попробовала:
– Я. Ты. Это…
Все. Слова кончились. У нее не выходит! Всю жизнь она глушила в себе чувства, и сейчас, когда понадобились слова, чтобы выразить рвущийся из глубин сердца жар, – их не было. Он подумает, что Лираз испытывает к нему отвращение, – ведь она ведет себя так нелепо, застывшая, как деревяшка, и немая, как сталагмиты, чтоб им! Ну, давай, велела она себе.
И… кивнула.
О, звезды! Давай, дубина! Ну, чем-то же ты отличаешься от деревяшки?
Она все кивала. А потом подняла руку, чтобы остановить нелепое движение, а вместо этого прижала ее к губам, словно запрещая себе говорить.
И что? Это и впрямь лучшее, на что она способна?
Зири смотрел, как она завязывает себя в узел, как судорожно прижатая к губам рука не дает вырваться словам. Так легко было истолковать этот жест неправильно! В его карих вопрошающих, карих милых глазах мелькнула тень неуверенности, которая заставила ее сделать последнее тяжкое усилие.
– Мне нравится, – шепнула она, продолжая кивать, как болванчик.
Ладонь была по-прежнему прижата к губам, и Зири не понял. Наклонил голову.
– Что?
Она оторвала руку и произнесла, как только могла понятно, – получилось не очень:
– Мне нравится. В смысле, ты.
А затем снова прижала руку ко рту и покраснела – и уже готова была воззвать к той кошмарной химерской богине, покровительнице наемных убийц, умоляя прийти и вытащить ее из дурацкой ситуации, куда она загнала себя сама. И тут неуверенность в карих глазах Зири исчезла.
Раньше при виде такой улыбки Лираз испытала бы раздражение. Не смех – легкая необидная насмешка. Прежде Лираз не терпела в отношении себя ничего подобного. Сегодня все было иначе. Теперь в его улыбке сквозили радость и глубокое облегчение. И это тронуло ее сердце.
– Отлично, – сказал он. – А ты мне.
Она сильнее залилась румянцем, и он тоже покраснел, так что все вышло не так уж скверно.
Хотя все равно. Что дальше? Ей пролепетать еще что-нибудь бессвязное? Перечислить все, что нравится, например. Список будет коротким, быстро иссякнет. И что потом?
Лираз не хотела, чтобы эта встреча закончилась так бездарно. Она хотела испытать радость от каждого мгновения, сохранить в памяти.
Божественные звезды, да как же это делается? Или для науки уже слишком поздно?
– Ээ… – сказал Зири.
Он дернул плечами, распрямил их и распахнул крылья. Закатные лучи одели их тенями. Огромные, как у буреловов, темные. Зири кашлянул.
– Когда я был Волком, чуть не больше всего меня мучила невозможность полетать. Так что сейчас я собираюсь наверстать упущенное.
Он запинался, голос вздрагивал от неловкости. Жестом он показал на арку выхода, туда, где синева уже обратилась в черноту, и небо украсили звезды.
