Вскарабкавшись при помощи стражи на помост, Жилоно провозгласил открытие вечевого собрания, после чего извлёк из кармана мантии небольшой свиток. С этого свитка он зачитал основные вопросы, выносимые на вече. Слышно его было прескверно. Чичеро сумел разобрать, что вече призвано ответить на двадцать вопросов, что среди этих вопросов большинство в случае положительного решения ущемляет права людей, живущих в Цанце и всём воеводстве.
Первый вопрос для обсуждения на вече касался придания карликам Отшибины (далее — Великому народу) всех обычных человеческих прав, включая право на посмертие. Второй предполагал автономию Великого народа в отношениях с Мёртвым престолом. Третий, намекая на первенство Великого народа в общении с Шестой расой и особые его заслуги, выговаривал для карликов и особые полномочия. Один из следующих предполагал разрешение для Великого народа осваивать некромантские практики вплоть до самых глубоких степеней посвящения.
Целый ряд вопросов касался реорганизации Цанцкого воеводства с учётом самостоятельности Отшибины. Отдельный вопрос был посвящён территориальным претензиям Великого народа: город Цанц предполагалось отдать карликам…
— Что он несёт? — с ужасом воскликнул кто-то из стражников, стоящих на стене рядом с Чичеро.
— В своём ли он уме? — поддержал его товарищ.
— Да не волнуйтесь, — уверенно улыбнулся третий, — за такой бред уж точно никто не проголосует.
Поистине, поведение Жилоно было в Цанце почти никому не понятно. Поднимать вопрос о том, чтобы отдать отшибинским карликам город, которым сам же и управляешь — ну не бред ли это? Даже зная наверняка, что этот разрушительный проект не пройдёт, — зачем рисковать?
Сами стражники употребили слово «бред», когда говорили о городском — и своём, следовательно, — начальнике. Правда, в измену Жилоно они пока предпочли не поверить, и резко осекли одного из завсегдатаев трактира, который предложил собравшимся эту версию. Осекли, но, что немаловажно, и не подумали арестовать.
Жилоно освободил помост, и около него возник магистр Гру, сопровождаемый приветственными возгласами крестьян — громкими и страстными (хотя, как заметил Чичеро, несколько однообразными).
Гру взобрался на помост и сказал короткую речь об исторической справедливости. Голос его был повсюду хорошо слышен, но лишь потому, что Гру применял особые некромантские приёмы его усиления.
Чичеро его слушал не очень внимательно, он следил за взбешёнными завсегдатаями трактира Ларколла, которые каждую его фразу встречали проклятиями. Городская стража, в изобилии стоявшая здесь же, на стенах, ничуть их не урезонивала, напротив, как казалось Чичеро, молчаливо поддерживала протестные возгласы.
И посланник понимал: хотя эти стражники сейчас и подчинялись трём советникам — Жилоно, Киномро и Фопону, — но они ещё не забыли светлые годы полной дееспособности Умбриэля Цилиндрона, который таких вече в своём городе никогда бы не допустил. Нет, стража была сейчас далека от намерения бунтовать, но реальной помощи в сложной для себя ситуации заговорщики от неё не дождались бы. Понятно, зачем в заговоре так нужен был Отт с гарнизоном подземной крепости, набираемым отнюдь не из местных обитателей Цанца.
Речь Гру звучала вполне обычно: он такие уже говорил не раз в других обстоятельствах, и добивался оваций от карликов, либо сдержанных кивков согласия от мертвецов, не желающих дерзить уважаемому некрософу. Сейчас он произносил речь не для карликов, но приём толпы был оглушительно восторженным. Если перед Чичеро несколько человек в ярких и звучных формах исходило желчью, то вся площадь под стенами Цанца, ставшая словно единым существом, собранным из пригнанных сюда крестьян, так и бесновалась в пароксизмах воодушевления.
Тот стражник, который предлагал не волноваться и уверял, что бредовые тезисы Жилоно вече никогда не поддержит, прикусил язык и больше не вспоминал свои уверенные суждения. Нереальное становилось кошмарной явью. Расхваленная некрократия, щедро принесенная наземным мертвецам Шестой расой, разворачивалась к ним теперь задней своей стороной.
После Гру говорил Киномро. Он сухо повторил основные тезисы Гру. Лейтмотивом его речи стал давний долг Владыки Смерти и города Цанц перед преданными им отшибинскими карликами, которые, несмотря на годы и лишения, продолжают надеяться на торжество некрократической справедливости, и т. п.
— Здесь же нет ни одного карлика! — стонал от досады и недоумения какой-то подмастерье из гильдии бальзамировщиков. — Кому это здесь нужно? Карлики — живые! Какое отношение к ним может иметь наша некрократия?
— Вот их теперь и окунут в посмертие! — язвительно заметил один из стражников, — небось, сам же и примешься их бальзамировать! Ну и город — кругом одни шкуры продажные!
Киномро поклонился рукоплещущим ему крестьянам и сошёл с помоста. Его место занял Фопон.
— Ну вот, наконец-то! — обрадовался один из стражников, критично настроенных к происходящему на вече. — Уж Фопон-то не дурак! Он им сейчас как врежет! Этому придурку Жилоно мало не покажется!
Не врезал. Повторил всё тот же бесцветный текст, дождался крестьянских оваций.
— Кто управляет нашим городом! — возмущался бывший сторонник Фопона, ударяя чешущимся кулаком в каменный зубец городской стены, да с такой силой, что брызги бальзама заливали стоящих рядом.
После Фопона высказался некромейстер Гны — и также немедленно уронил себя в глазах многих своих сторонников. Правда, хитрец Гны ни словом не обмолвился о вопросах, вынесенных на вече. Он, по своему обыкновению, говорил о Цилиндиане, и ни словом не пожелал привязаться к текущей ситуации. Но крестьяне и его речь проводили восторженным рёвом. Что бы ни говорил Гны с помоста, он участвовал в спектакле Гру; лишь это и имело значение.
Выступил и любитель червей Карамуф, рассказал о выгодах торговли с Великим народом Отшибины, ныне входящим в сонм мёртвых народов. За ним говорил бальзамировщик Фальк. Этот оратор пытался острить, но — безуспешно. Крестьяне не имели чувства юмора, они горячо его поддержали без всякой связи с произнесённым текстом, а горожане и болеющие за судьбу Цанца обитатели воеводства были не в настроении понимать его шутки.
Дальше выступала всякая мелочь, и всё — марионетки. Лишь одному из теснимого крестьянами меньшинства — алхимику Тонго — удалось прорваться к помосту. Добившись слова, он высказал всё, что думал и чувствовал. И о том поведал мудрый Тонго, куда надлежит засунуть Жилоно предложенные на вечевое рассмотрение вопросы, и о том, куда надлежит немедленно отправляться крестьянам, и о том, что надлежит сделать с магистром Гру, вместо того, чтобы выслушивать его светлые идеи.
