Благоухание силв-магии тоже сохранялось в Флейм, что я счел хорошим знаком. Какая-то часть Флейм еще сопротивлялась. Добро в ней уступало позиции, но не прекращало попыток отстоять себя. Вспоминая о том, что Блейз рассказала мне накануне ночью, я мог только поражаться мужеству Флейм, ее несгибаемой решимости сохранить свою целостность. Должно быть, она понимала, что шанса остаться силвом у нее нет, но все равно не желала сдаваться.
Мне было трудно сдерживать ярость при взгляде на Мортреда-Гетелреда. Этот негодяй мог спокойно сидеть рядом с женщиной, еженощно подвергаемой им насилию, и очаровывать своими любезными фразами и улыбками дам Ксетианы… Он рассыпался в комплиментах владычице, в то время как посеянная им скверна росла в Флейм, превращая ее в гнусную тварь, быть которой она не желала. Осквернение дун-магией – дьявольская форма убийства… самая жуткая, потому что жертва остается в живых и постоянно помнит о смерти своей истинной сущности.
Когда рано утром Блейз и Райдер пришли ко мне, чтобы посвятить в окончательные планы и уточнить, какова должна быть моя роль, я не протестовал. После рассказанного Блейз я так страстно желал смерти Мортреда, что всякие сомнения покинули меня. По правде сказать, меня так потрясли страдания Флейм, что я чувствовал: если бы мне подвернулась возможность, я голыми руками сломал бы злому колдуну шею.
Никто, впрочем, не мог бы представить себе Гилфитера – врача с Небесной равнины – в качестве мстительного рока, готового обрушиться на Мортреда. Если бы все шло так, как было намечено, моя роль оказалась бы второстепенной. По крайней мере мы все на это надеялись. Я нервно вертел в руках единственный предмет, который был вправе носить открыто, – подзорную трубу Ксетианы, тяжелую медную трубу длиной чуть ли не в мою руку, завернутую в мягкую замшу. Владычица сама предложила ее в качестве возможного оружия после того, как я упомянул, что единственный способ не дать злому колдуну обрушить на окружающих дун-магию – оглушить его, а потом убить. Теперь же, сжимая в руках трубу, я боялся, что уроню ее или сделаю еще какой-то неуклюжий жест.
Сразу же после завтрака к царственным персонам присоединились несколько наиболее знатных островитян, включая жениха Ксетианы Этрада, и все вышли на балкон, откуда открывался вид на дворцовую площадь. Я вместе с другими гвардейцами последовал за ними. Секурия Шавель вопросительно посмотрел на меня, но я покачал головой. В Мортреде не чувствовалось ни малейшего беспокойства. Насколько я мог судить, от дун-мага исходил только сильный запах самодовольства и триумфа. После многих лет, когда, искалеченный и бессильный, он жил в нищете и безвестности, Мортред теперь наслаждался всем, что давало ему положение знатного красавца, – любезностью Ксетианы, игривыми взглядами придворных дам, почтением и тонкой лестью. Мне с трудом удалось сдержать желание убить его на месте.
Первые участницы состязания – женщины – толпились на площади под балконом. Экс-силвы выделялись красными поясами, остальные были одеты просто и удобно: в штаны до колен и облегающие блузы с длинным рукавом. Я ощутил сексуальное возбуждение Мортреда, которого, впрочем, больше никто не испытывал: жители Ксолкаса привыкли видеть, как плавают женщины, и такой наряд ни для кого не был нов.
Чтобы оказать ему честь, Ксетиана предложила Гетелреду дать старт состязанию – ударить в огромный медный гонг, висящий на деревянной подставке. Толпа внизу замерла, когда Гетелред подошел к нему, держа в руке колотушку. С третьим ударом раздались приветственные крики, и женщины-участницы устремились по улице к спуску к морю.
Ксетиана с улыбкой повернулась к Гетелреду.
– Благородный господин, – сказала она, – по традиции мы теперь переходим на крышу, откуда виден спуск к морю. – Она протянула ему руку. – Не будешь ли ты так любезен, чтобы помочь мне туда подняться? – Она склонила голову к плечу и бросила из-под ресниц игривый взгляд.
«Небеса, – подумал я, следуя за ними в двух шагах позади, – ну и мужеством обладает владычица!»
Потребовалось примерно двадцать минут, чтобы добраться до места, откуда открывался вид на бухту и утесы на ее противоположном берегу. Здесь, на крыше дворца, была устроена ложа с мягкими креслами для самых почетных гостей, обнесенная перилами, чтобы никто не мог свалиться вниз. Участницы состязания уже спускались по скалам к воде; среди них было легко различить – благодаря красным поясам – трех приспешниц Мортреда.
– Ах,– с удовлетворением сказала Ксетиана, – твои силвы тоже выбрали этот путь. Я думала, что они могут предпочесть спуск по тропе.
– Их обучали для службы Совету хранителей, – любезно ответил Гетелред. – Все они хорошо знакомы со скалолазанием.
Я не был так уж в этом уверен. Три бывшие хранительницы двигались медленнее остальных, и их явно смущало агрессивное поведение морских птиц. Местные жительницы ловко спускались, пользуясь, когда нужно, веревками или умело находя опору для рук и ног в трещинах камня. Сердитые крики пикирующих на них птиц, которые защищали свои гнезда, их не смущали. Я подумал, что на месте этих женщин чувствовал бы себя неуютно: некоторые птицы были огромными, с размахом крыльев не меньше роста взрослого человека. Первыми преодолевшие большую часть спуска участницы состязания стали спрыгивать с утесов или нырять с высоты в воду. Толпа, наблюдавшая за состязанием с крыш, начала аплодировать самым рискованным прыжкам, хотя островитяне видели такое не раз, да и сами часто проделывали подобное. Женщины-хранительницы предусмотрительно воздержались от прыжков и спустились к самой воде, держась за веревки.
Они оказались не последними: три другие участницы нырнули в воду следом за ними. Так и было запланировано: я знал, что все они – из охраны Ксетианы.
Владычица снова с улыбкой повернулась к Гетелреду.
– Твои женщины здорово справляются, благородный господин. Теперь пришло время нам вернуться. Я должна дать знак к началу состязания мужчин. – Говоря это, Ксетиана поверх плеча Гетелреда взглянула на меня и слегка подняла бровь. В ответ на ее вопросительный взгляд я снова покачал головой. Я все еще не ощущал ничего, что говорило бы о подозрениях со стороны дун-мага.
Он стоял ко мне спиной и ничего не заметил. Однако Флейм пристально посмотрела на меня, и я почувствовал ее растерянность. Я замер на месте, уверенный, что она сейчас разоблачит меня, но она, к моему удивлению, отвернулась; запах ее говорил о полном равнодушии. Выглядело это так, словно Флейм просто отказалась думать о чем-либо, что могло бы вызвать какие-то эмоции. Я так и не понял, узнала она меня или нет.
