Приблизившись к первому из дубов, Ингри решил, что название «Израненный лес» подходит этому месту как нельзя более: огромное старое дерево казалось больным, листья, все еще не опавшие с поникших ветвей, не стали сухими и бурыми, а сделались вялыми почерневшими бесформенными ошметками. Ствол и сучья были искривлены совершенно несвойственным дубам образом, а из болезненных наростов сочилась черная слизь.
Из дерева вышел воин. Не из-за дерева, не из-под него; он вышел из ствола, словно откинув занавес. Его кожаные доспехи сгнили от старости. С его копья, на которое он опирался, как старик — на посох, свешивался клок какого-то меха. Светлая борода воина была покрыта засохшей кровью, на теле все еще виднелись смертельные раны: удары топора рассекли доспехи, отрубленная рука свисала с пояса, привязанная тряпкой. На проржавевший шлем был надет череп барсука, слепо глядящий дырами глаз, а черно-белая шкура, лежащая на шее воина, всколыхнулась, когда тот медленно повернулся, чтобы по очереди оглядеть всех пришельцев.
Ингри только теперь осознал, что в какой-то момент, пересекая болото, они перешли из знакомого мира в другой, где подобные встречи стали возможны; его совпадение с миром материи, доступным смертным глазам Ингри, было всего лишь иллюзией. Фара тоже оказалась способна видеть призрака; ее тело оставалось все таким же застывшим, лицо бесстрастным, но по щекам проложили блестящие дорожки слезы. Ингри решил не привлекать к этому внимания Хорсривера, чтобы тот не отобрал у Фары и способность плакать, как отобрал способность говорить.
Воин выпрямился и обрубком руки сделал знак Пятерки, коснувшись лба, губ, живота, паха и сердца, хотя растопырить пальцы на сердце, как следовало бы, не мог.
— Священный повелитель, наконец-то ты пришел, — сказал он Хорсриверу. Его голос звучал как шум холодного ветра в голых ветвях. — Мы ждали долго.
Лицо Хорсривера напоминало вырезанную из дерева маску, но в глазах стояла бесконечная ночь.
— Да, — выдохнул он.
Часовой повел их в глубь леса, хромая и опираясь на копье, как на посох. Хорсривер по-прежнему держал под уздцы лошадь Фары. Принцесса крепко сжимала древко знамени, и лишь дрожь ее руки и неровный шаг лошади заставляли полотнище колыхаться в неподвижном воздухе сумерек. Конь Ингри фыркал и взбрыкивал, а конь Хорсривера, которого Ингри вел в поводу, дергал узду и упирался, выкатив глаза. Ингри не нравилось, что обе его руки заняты поводьями лошадей, поэтому он спешился и отпустил животных. Те сразу же поскакали обратно, но, миновав первые деревья, устало остановились и принялись щипать жесткую траву на болотных кочках. Ингри повернулся и последовал за знаменем священного короля.
Как только они оказались на опушке, из деревьев начали выходить все новые воины, изувеченные не меньше, чем встретивший путников часовой: большинство из них были обезглавлены и носили свои головы по-разному — привязанными за волосы или бороду к поясу или перекинутыми через плечо в самодельных тряпичных сумках. Ингри не сразу удалось оторвать ошеломленный взгляд от чудовищных ран и начать разглядывать оружие или украшения, говорившие о принадлежности к разным кланам или о личности павшего воина. «Посмотри на предметы, которые я выбрал; по ним ты меня узнаешь», — безмолвно кричали пояса, ожерелья, черепа и шкуры тех животных, чей дух жил в каждом из воинов и чью силу они надеялись получить. Везде была видна выцветшая вышивка — на воротниках, перевязях, полах плащей. «Это дело рук моей жены, дочери, сестры, матери… Посмотри, какая тонкая работа, как тщательно подобраны цвета. Я был любим когда-то…»
Высокий солдат, чья голова все еще держалась на наполовину перерубленной шее, покрытой черной запекшейся кровью, приблизился к Ингри. Он носил на плечах волчью шкуру и смотрел на Ингри с таким изумлением, словно это Ингри был призраком, а сам он — живым человеком. Воин протянул к Ингри руку, и тот сначала отшатнулся, но потом, стиснув зубы, позволил призраку себя коснуться. Это было больше, чем дуновение ветра, но меньше, чем прикосновение плоти; по коже Ингри разлился холод.
Другие воины в волчьих шкурах окружили Ингри; среди них оказалась и женщина — седая, сутулая, в рваном платье, отороченном волчьим мехом; ее золотые браслеты были украшены искусно сделанными маленькими волчьими головами с глазами из фаната. «Некоторые из этих людей могут оказаться моими предками», — сообразил Инфи; и не только Волфклифы — благодаря бракам его прадедов в его жилах текла кровь дюжины других кланов. Инфи было неприятно думать о себе как о незваном госте на этом кладбище; мысль о том, что призрачные воины взволнованы тем, что увидели своего потомка, которого не чаяли встретить, разрывала ему сердце.
«Пятеро богов, помогите мне! Помогите! Помогите…» — в чем?
Ингри изумленно заморгал, когда к шествию присоединилось с полдюжины черноволосых израненных воинов в плащах дартаканских лучников времен Аудара. Они старались держаться подальше от Хорсривера, но жались к Ингри. Другие призрачные воины, казалось, не возражали против их присутствия; равные в смерти, за четыре столетия они, похоже, заключили собственный солдатский мир. Как было известно Ингри, Аудар приказал увезти павших солдат своей армии и не хоронить их в проклятой земле, куда не было доступа ни людям, ни богам; однако битва была жаркая и происходила в темноте, так что не приходилось удивляться, что некоторые тела остались незамеченными.
За королевским знаменем толпа призраков текла, как похоронная процессия, как река печали, сопровождаемая шепотом молитв.
Вечерний сумрак поглотил все тени в долине, но небо оставалось еще светлым, и переплетение ветвей дубов выделялось на его фоне, как зловещая черная паутина. Хорсривер, по-видимому, стремился попасть в середину леса, но шел не напрямик — он словно пытался что-то найти. Тихое «Ах!» сказало Ингри, что граф нашел то, что искал. Лес расступился вокруг длинной низкой насыпи. Хорсривер остановился рядом с ней, помог Фаре слезть с усталого коня, потом подвел женщину к насыпи и воткнул в землю древко знамени.
Как только лошадка получила свободу, она испуганно потрусила прочь, каким-то образом умудряясь не коснуться ни одного из собравшихся вокруг любопытствующих призраков. Впрочем, как понял Ингри, тут было больше, чем любопытство: воинами двигало лихорадочное возбуждение. Его кровь вскипела в ответ на их волнение. Вокруг теснилось все больше призраков, и Ингри всей душой ощутил, какое это множество — четыре тысячи погибших. Он попытался сосчитать их, потом начал пересчитывать отряды, но сбился со счета и отказался от этого занятия. К тому же ему и так трудно было сохранить здравый рассудок…
