Вместе с лучами солнца сквозь листву проникала жара. Поспешная, шумная поступь сезона Вианы сменилась размеренным пылом сезона Терона. Это время года жарко горело, но миновало слишком скоро. Может быть, именно тогда Джем понял, что идиллии в Диколесье, как и жаркому времени года, суждено оборваться.
В тот день, когда они прощались у плетня, Джем вдруг оторвался от губ Каты и выпалил:
— Позволь мне остаться.
Раньше эта мысль его не посещала. А теперь он не мог от нее отделаться. Зачем ему возвращаться? Он теперь все-все понимал в лесу, был «на ты» с деревьями, с рыбами в реке, со скользкой выдрой, с филином.
Но это ему только казалось.
Она оттолкнула его. Он покачнулся и ухватился за плетень, с трудом удержавшись на ногах.
Ката отвернулась.
— Ты не можешь остаться.
— Ката, но почему?
Джем потянулся за костылями, ненавидя их, ибо они напоминали ему о том, как никчемно его тело. Обернулся, посмотрел сквозь прорехи в плетне. Кладбище было залито золотисто-голубым светом.
— Там, по ту сторону, я калека. Здесь я могу ходить. Бегать.
— Только тогда, когда я держу тебя за руку. Не могу же я всегда держать тебя за руку, правда?
Нет, голос её звучал вовсе не жестоко. Он звучал равнодушно.
Лицо Джема окаменело. Он залился слезами. Ката не смотрела на него. Она стояла, сжав губы. И только тогда, когда Джем исчез за кладбищенской стеной, Ката дала волю собственным слезам и со всех ног бросилась в спасительную чащу леса.
Рыдая, она бежала к пещере. Зачем она так сказала? Она и сама не могла бы объяснить. Однако чутье подсказывало ей, что Джем должен… чутье было сильнее желания задержать любимого.
— Папа!
Девушка прижалась к отцу. Она ничего не рассказывала ему о своих свиданиях с Джемом. О многом другом она ему тоже не рассказывала. Но это не имело значения. Старик и так все знал. Конечно, он все знал. Грубой рукой он гладил волосы дочери, шептал слова утешения:
— Все мы во власти порядка вещей, дитя мое. А порядок вещей должен установиться.
А Джему предстояла другая встреча на кладбище.
Жара в тот день стояла страшная. Компания синемундирников расположилась под тисом, в тени. Они распивали пиво из небольшого бочонка и играли в карты. Они сняли треуголки и мундиры. Все уже порядком поднабрались, судя по тому, как пьяно звучали их голоса. То и дело раздавались взрывы хохота.
Занимались они делом запретным — это касалось как азартных игр, так и осквернения кладбища, однако жара действовала расслабляюще. Благосклонность часовых в сочетании с определенной наглостью превратила запретный плод во вполне съедобный. И кроме этого, в компании были одни офицеры.
— Эй!
Весельчаки заметили Джема.
— Чего это он тут делает, а?
— Видок у него какой-то виноватый, я бы так сказал.
— Да просто шатается тут, вот и все. Грязный попрошайка.
— А ты-то сам кто?
— Эй, хромоножка! — один из офицеров поманил Джема пальцем.
Джем сделал вид, будто ничего не заметил.
Рыжеволосый офицер встал и пьяной походкой направился к нему. Судя по знакам отличия, он был капитаном и предводителем пьяной компании. Враждебность исходила от него наподобие винных паров. Пожалуй, в другое время этот человек мог бы показаться и красивым, но принятая доза алкоголя сделала его уродливым. Ярко-рыжие волосы беспорядочными прядями падали ему на глаза.
— Эй, ты! Слюнтяй! Ты меня что, не слыхал? — рявкнул капитан и злобно взмахнул рукой. Компания разразилась громовым хохотом.
Джем хотел как можно скорее миновать пьяниц. Быстро переставляя костыли, он шел между могил к дорожке.
Но к несчастью, угодив костылем в грязь, он поскользнулся и упал.
Пьяницы захлопали в ладоши.
Одобрительно заорали.
Джем лежал на земле, тяжело дыша. Падая, он больно ударился виском о замшелый могильный камень. Боль пульсировала, растекалась по голове.
— Хромоножка?
Джем поднял взгляд. Пьяный капитан склонился к нему. Казалось, в этот миг в его взгляде мелькнуло нечто большее, нежели просто жестокое любопытство.
Джем тоже почувствовал нечто большее. Образ капитана Вильдропа наполнил сознание Джема, и хотя капитан Вильдроп теперь был стройным крепким молодым человеком, на миг он предстал перед Джемом таким, каким был прежде, когда его звали Полти… с толстым пузом, переваливающимся через пояс штанов, с грушевидной головой, увенчанной ежиком коротко стриженных волос. Казалось, будто Полти напялил на себя маскарадный костюм, и на краткий миг Джему открылось его истинное обличье. То есть — обличье урода Джем даже не думал о том, что это так уж невозможно. Он чувствовал только отвращение, похожее на тошноту. И все же когда он подал голос, голос его зазвучал спокойно, взвешенно:
— Заткнись, жирная свинья. Убери свою жирную морду.
Физиономия Полти побагровела. Стало тихо-тихо.
— Полти? — прозвучал вопросительно чей-то голос.
Рыжеволосый офицер медленно выпрямился и лениво оглянулся через плечо на собутыльников:
— Что-то нынче пивко на меня дурно подействовало. Вы меня понимаете, парни?
И он принялся расстегивать штаны.
— Полти, перестань, — умоляюще проговорил долговязый лейтенант, в один миг очутившийся рядом с капитаном. — Не смешно.
— Да ну? А ты смеялся вроде?
— Теперь не смешно.
Джем крепко сжал губы, а долговязый лейтенант помог ему подняться. Несчастный калека и сам покраснел, лоб его покрылся испариной.
— Ну, как? Все в порядке?
Случившееся потрясло Джема. До сих пор солдаты неизменно относились к нему сочувственно. Пусть он презирал их синие мундиры, но он не презирал людей, носивших эти мундиры.
Тут было другое дело.
Уходя, Джем слышал пьяное ворчание Полти:
— Ну ты и слизняк, Боб. Подумать только, и я тебя в офицеры пропихнул! И вечно-то ты был бабой, бабой ты и остался!
На могильной плите, лежавшей поверх места захоронения матери Каты, валялись карты с изображением магов, нищих и конников вперемешку с мокрыми от пива монетами. Тут же стояли пивные кружки. Солдаты играли в игру под названием «Судьба Орокона». Играли они на деньги и о смысле игры не очень-то задумывались. Вот если бы задумались, наверное, вели бы себя иначе. Игра в «Судьбу Орокона» напоминала связывание невидимых, неосязаемых нитей, по которым время передает нам всем нам нашу судьбу. Казалось, в игре все зависит от странности выбора, от свободы воли в каждый отдельно взятый момент — да и в жизни все кажется именно так. А вспомнишь потом — не было ничего.
