— Талинская Змея собственной персоной, — гордо произнёс Мальт, — и до сих пор жива. Что ты на это скажешь?
— В полнейшей прострации. — Шенкт медленно направился к окну и поглядел наружу на ту сторону улицы. Слишком захудалая дыра для прославленного генерала, но в жизни бывает и не такое. — С ней есть кто-нибудь?
— Только северянин. Ничего такого, с чем нельзя разобраться. Везучая Ним и два её парня поджидают на алее сзади. Когда пробьют большие часы мы войдём спереди. Им не уйти.
Шенкт медленнно обвёл взглядом каждую бандитскую рожу. И каждому дал шанс.
— Вам всем обязательно нужно в это ввязываться? Каждому из вас?
— Хули ты спрашиваешь. Ранимых сердечек среди нас не сыскать, дружище. — Мальт глядел на него прищуренным глазом. — Хочешь пойти с нами?
— С вами? — Шенкт надолго задержал дыхание, затем вздохнул. — Великие бури выбрасывают на берег странных попутчиков.
— Буду считать это как да.
— Да нахуй он нужен? — Снова тот, кому Шенкт велел молиться. Выставил напоказ зазубренный нож. А терпения-то у него маловато. — Я за то, чтобы перерезать ему глотку и на одного меньше делить оплату.
Мальт нежно отодвинул его нож к низу. — Да ладно тебе, не стоит жадничать. Бывало, когда я прежде ходил на дела, народ забивал голову не работой, а деньгами, и каждую минуту оглядывался через плечо. Вредит здоровью и делу. Мы возьмёмся за дело цивилизованно или не возьмёмся вовсе. Ваше слово?
— Моё слово — цивилизованно, — сказал Шенкт. — Умоляю, давайте убивать как честные люди.
— Вот именно. Денежек Орсо хватит всем. Равную долю на круг, и мы богаты.
— Богаты? — Шенкт грустно улыбаясь, покачал головой. — Мёртвые не бывают ни бедны, ни богаты. — Выражение лёгкого недоумения только появлялось на лице Мальта, когда указательный палец Шенкта расколол его точно напополам.
* * *
Трясучка присел на завшивленной кровати, прижал спину к грязной стене, с Монзой раскинувшейся сверху. Её голова покоилась у него на коленях, сипело неглубокое дыханье — вдох-выдох. В перебинтованной левой руке всё ещё лежала трубка, с золы бурыми полосками поднимался дымок. Он нахмурился, когда струйка всплыла на луч света — рябясь, растекаясь, наполняя комнату сладковатой мглой.
Шелуха здорово обезболивает. На взгляд Трясучки слишком здорово. Так круто, что всегда хочется ещё. Так приятно, что спотыкаться после этого кажется вполне приемлемой платой. Всё это курево стачивает края, и ты становишься мягким. Может Монза и перебрала больше, чем ей хотелось, хотя он тому не верил. Дым щекотил в носу, одновременно воротил и притягивал. Глаз под бинтами чесался. Вроде влёгкую, взять и… Чего тут плохого?
Внезапно он запаниковал, вывернулся из-под неё, будто из могилы. Монза сердито булькнула и откинулась назад, бегая глазищами. Волосы растрепались по одеревенелому лицу. Трясучка выдрал задвижку с окна и оттянул шаткие ставни, обнаруживая умиротворяющий вид на гнилую аллею позади здания и струю холодного, провонявшего мочой воздуха в лицо. Хотя бы этот запах не обманывал.
Чуть дальше, у черного хода стояли двое мужиков и одна баба с поднятой рукой. С высокой башни через улицу зазвенел колокол. Женщина кивнула, мужики вытащили оружие — блеснувший меч и увесистую палицу. Она отперла дверь и все бросились внутрь.
— Блядь, — прошипел Трясучка, едва ли способный в это поверить. Трое, и судя по их повадкам, больше зайдёт с главного хода. Убегать поздно. Тем более Трясучка задолбался бегать. У него всё ещё осталась гордость, ведь так? То, что он сбежал с Севера сюда, вниз, в злоебучую Стирию как раз и подвело его под эту одноглазость.
Он дотронулся до Монзы и резко остановился. В том состоянии, в каком она находится, пользы от неё нет. И он оставил её в покое и достал тяжёлый кинжал, что она дала ему в первый день встречи. Рукоятка твёрда и он крепко её держит. Может они и лучше вооружены, но с большими клинками маленькие комнаты не сочетаются. Неожиданность на его стороне, а это лучшее оруже, что может быть. Он вжался в тень за дверью, чувствуя, как бухает сердце и дыхание обжигает горло. Без страха, без сомненья, лишь неистовая сосредоточенность.
Он услыхал мягкие шаги по ступеням. Пришлось заставить себя не ржать. Всё равно чутка хихиканья вылезло наружу — неясно почему, вроде тут нет ничего смешного. Скрип и ворчливое чертыхание. Не самые чёткие убийцы на Земном Круге. Он закусил губу, пытаясь заставить рёбра не трястись. Монза шевельнулась и улыбаясь потянулась на грязном одеяле.
— Бенна… — проурчала она. Рывком распахнулась дверь и внутрь впрыгнул мечник.
Монза раскрыла затуманенные глаза. — Чё-за…
Второй влетел как мудак, врезался в первого. Занося палицу над головой, взметнул труху побелки — набалдашник царапнул потолок. Словно этот горе-боец передавал её кому-то там, наверху. Отвергнуть было бы невежливо, поэтому Трясучка выхватил её из ладони второго убийцы, в тот самый момент, когда пырнул первого в спину.
Лезвие вошло и вышло. Быстрые, бесшумные удары, по самую рукоять. Трясучка рыкнул сквозь зубы, почти давясь от остаточных клочков смеха, водя рукой туда и обратно. Каждый раз порезанный издавал возмущённое уханье, не до конца воспринимая, что всё таки произошло. Затем его скрутило, нож выдрало из руки Трясучки.
Второй с выпученными глазами развернулся, черечур близко, чтобы замахнуться. — Что…
Трясучка вмазал ему в рыло рукояткой булавы. С треском лопнул нос, а нападавший завертевшись отлетел к потухшему очагу. У порезанного подкосились колени, он цепанул мечом стену над Монзой и повалился на неё сверху. Больше о нём можно не думать. Трясучка сделал короткий шаг, припал на колени, чтобы палица не врезалась в потолок, и с рёвом взмахнул железной болванкой. Она с мясистым хрусть попала предыдущему владельцу в лоб и проломила череп, орошая потолок кровавыми точками.
Он услышал вопль сзади и изгибаясь, повернулся. Из двери выскочила женщина, в каждой руке по короткому клинку. И споткнулась — её зацепила взбрыкнувшая нога выкарабкивающейся из-под умирающего мечника Монзы. Счастливая случайность. Крик женщины сменился с яростного на потрясённый, когда она наткнулась на трясучкины руки, роняя один из кинжалов. Он схватил её за другое запястье, пригибаясь ещё ниже и тут его голова шарахнулась об стенку очага, из глаза посыпались искры и на мгновение он потерял зрение.
Но не отпускал запястье, чувствуя как её когти рвут бинты перевязки. Они тупо зарычали друг на друга. Стало щекотно от её свисавших волос. Навалившись всем своим весом, от натуги затолкать лезвие в его шею она даже высунула язык. Изо рта пахнуло лимоном. Он развернулся на карачках и снизу двинул ей в челюсть. Удар вскинул её голову — зубы глубоко впились в язык.
