Я совершала одну непоправимую глупость за другой, а потом выла на луну, на звёзды и солнце, отчаянно жалея себя, любимую. И не делала ничего, чтобы обуздать собственную рвущуюся из оков слепую неуёмную дурость. А после того первого, чудовищного раза, закончившегося танцем туауте и порабощением Оливула, я стала ещё и избегать даже самых незначительных решений, если они касались моей собственной судьбы. Любым способом. Любой ценой. Пусть кто-нибудь заставит. Уговорит. Обманет. Только не взваливать на себя груз чудовищных последствий, которые следуют за ошибками такого масштаба.
Говорят, от себя удрать невозможно. Что ж, отдайте должное одному непутёвому эльфёнку: она совершила достойную попытку!
Если ты боишься ответственности больше, чем смерти, о каком самоконтроле может идти речь?
Итак, Нефрит арр Вуэйн, голос и совесть многоцветной богини сказали своё слово. Я не ступлю в мир живых, если не приму решение. Сама. Понимая всю меру ответственности и соглашаясь её нести.
Я не ступлю в мир живых, если не… повзрослею?
Шелуха и оправдания, попытки свалить всё на других были отброшены. Мы снова вернулись к вопросу. Ты хочешь жить, Антея? Ты. Сама. Только ты.
Застыла, прекратив танец, вглядываясь в глубину собственной души. И бездна застыла, созвучная и послушная, ожидая решения.
В душе была усталость. Страх. Стыд. Точно ветер в окно — смесь боли, цинизма, наивности. Понимание — да, вновь придётся страдать. И скорее всего, вновь придётся причинять боль. Калечить. Убивать. Может быть, даже тех, кого люблю.
Но…
В сердце, точно не вылупившаяся ещё из куколки бабочка: обещание-способность-вдохновение-порыв. Слабый, не раскрытый ещё потенциал. Притягательная, неодолимая потребность творить. Из неясных, непознанных вспышек чистой Ауте создавать новое. Созидать то, чего раньше не было.
Я взвесила потенциал разрушения и потенциал сотворения.
И подумала: какого демона? Всё равно ведь сама буду решать, что делать с собственной силой. И с собственными слабостями.
Ладно. Всё. Свершилось. Довольны?
Я приняла решение. Точка.
Ну?
Гром не спешил греметь. Бездна не спешила исчезать. Никто не явился, чтобы взять меня за ручку и вывести к свету.
Сердце болезненно ёкнуло: Ауте, неужели слишком поздно?
В слепящей, болезненной панике потянулась вовне и тут же облегчённо обвисла: он всё ещё был жив. Связь, которую Аррек установил между нами, более грубая, более мощная и первозданная, нежели связь вене и риани, говорила, что жизнь ещё теплится в теле моего консорта. Однако если не поспешить, дело может кончиться плохо.
Резко расправив крылья, я ринулась вниз. Туда, где слабо, но упрямо мерцала искорка перламутрового сияния.
В мире мёртвых нет Вероятностей, которыми мог бы манипулировать дарай. Но он ими всё равно манипулировал. Аррек арр Вуэйн висел в позе лотоса, запрокинув напряжённое, сосредоточенное лицо. Волосы его, прекрасные чёрные волосы, были теперь посеребрены, и не инеем, а сединой. Пространство вокруг кривилось от непрерывно создаваемых и тут же пожираемых жаждущей бездной Вероятностных щитов.
Я сглотнула. Нежно втянула его в свой танец, обернула спасительным изменением. Сколько же он пробыл тут? Сколько сопротивлялся наступавшему со всех сторон развоплощению?
Подалась поближе, заметив тихое биение сен-образа, разворачивающегося перед его грудью:
Над пучиной в полуденный час
Пляшут искры, и солнце лучится,
И рыдает молчанием глаз
Далеко залетевшая птица.
Заманила зелёная сеть
И окутала взоры туманом,
Ей осталось лететь и лететь
До конца над немым океаном.
Конечно, каждый входит в особое состояние сознания по-своему, но Аррек нашёл довольно оригинальный способ. Если когда-нибудь в каком-нибудь захудалом мирке ему вздумается стать богом, то это будет бог исцеления, дальних дорог и плохой поэзии.
Прихотливые вихри влекут,
Бесполезны мольбы и усилья,
И на землю её не вернут
Утомлённые белые крылья.
И когда я увидел твой взор,
Где печальные скрылись зарницы,
Я заметил в нём тот же укор,
Тот же ужас измученной птицы.
Сглотнула. Ладно. Может быть, и не самой плохой поэзии. Не важно.
Протянула руки и нежно, но сильно взяла его за плечи. Тряхнула. Потом сильнее. Пальцы кололо мощью Вероятностных щитов.
— Аррек. Давай, любимый, просыпайся.
Ничего. Мысленно попросив у Ауте немного удачи (Аррек спросонья мог и пришибить ненароком), послала ровный, успокаивающий импульс по нашей новой связи. Ну же, шальной мой, не пугай меня…
Он чуть вздрогнул. Задрожали ресницы. Медленно сформировался в воздухе наполовину сотканный из сна вопросительный сен-образ:
Найдём ли мы путь, живые,
туда, где она сейчас?
Этот образ я уже видела. Он всё ещё думал, что идёт по той бесконечной адской дороге, сопровождаемый голубоглазой Обрекающей. Тщательно сплела и отправила ему ответ, заставив два образа слиться вместе, засиять и наполниться новыми оттенками значений.
…Но к нам она путь отыщет
и, мёртвая, встретит нас.
Серые глаза резко распахнулись, всё ещё невидящие. Сильные ладони железной хваткой сомкнулись на моих руках.
— Туорри?
Это было больно. Но не очень. В конце концов, я слишком хорошо знала, чьё имя бы прокричала, если бы мне сказали, что «мёртвый к вам путь отыщет».
— Нет. — Позволила печальной улыбке окрасить свой голос. — Антея. Прости меня. И просыпайся, наконец. Нам и в самом деле пора отсюда выбираться.
В глазах вдруг появились смысл и воля, руки резко притянули меня к нему. Поцелуй был грубым, но, думаю, сейчас это требовалось нам обоим.
— «Пора отсюда выбираться» — мягко сказано, — хрипло произнёс дарай. — Вот только как?
Вопрос, конечно, интересный. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулась бездна. Мы могли бы лететь вечно и никогда не достигли бы края.
— Если гора не идёт к Матери клана, — пробормотала я себе под нос, — то это феноменально глупая гора!
Ладно, допустим, я не могу добраться до выхода отсюда. А что, если станцевать такое изменение, что бездна сама создаст необходимый выход? Кстати, интересная идея. Если пальцами отщёлкивать ритм, то примерно такой рисунок движений…
— В этом не будет необходимости, — пауза, — бывший регент.
Голос, разрезавший тишину, был холоден, как само это место, где мы находились.
Но и вполовину не столь холоден, как его обладатель.