Очнувшись от неземного очарования камня, принцесса поискала глазами дорогу, которая вывела бы ее к Сунарскому перевалу, и, отыскав, пустила Палеву рысью.
Шарар, мокрый от тяжелой росы, трусил рядом, напряженно вслушиваясь в первые утренние звуки.
Оккупированная территория… Здесь так тихо, даже не верится, что горячее дыхание войны опалило окрестности. И ведь никаких признаков — леса целы, вокруг — безмолвие, не сидят в засаде солдаты, не проверяют у встречных документы. Но в том-то все и дело, что вокруг тихо: тишина мертвая. Где отары овец, где пастухи, где ребятишки и женщины, заготавливающие на зиму ягоды и травы, почему не слышно топора дровосека, почему вообще ничего не слышно, будто люди никогда вовсе тут не жили?
Как-то все странно, вряд ли захватчики проявили бы такую беспечность, как оставить без охраны стратегически важный перевал.
Через пару дней, миновав лиственный подлесок, девушка оказалась во власти мха и камня. Несмотря на то, что она надела все свои теплые вещи, конечности все равно дрожали.
Над головой кружили хищные птицы, быстрые, зоркие сыновья неба и земли; под их взглядом Стелла чувствовала себя такой маленькой и беспомощной, будто шестнадцать лет назад. Посреди этого пугающего идеальной красотой ледяного безмолвия так хотелось прижаться к матери, ощутить живое человеческое тепло… Но королева давно была мертва, и тепло ее рук остыло, превратившись в такой же пугающий холод.
— Нет, я не поддамся, — принцесса стиснула зубы, отгоняя навязчивые мрачные духи прошлого. — Они хотят заставить меня отступить, утонуть в море болезных воспоминаний, но напрасно — Лучезарная звезда будет сиять на небосклоне Лиэны. Ради солнца, ради Старлы, ради памяти. Я должна. Раз мне предначертано, я обязана это сделать.
И горы отступили, снова став обыкновенными холодными камнями с белоснежными шапками снегов.
Дорога, хоть и облагороженная местными жителями, заново укрепленная и обустроенная захватчиками, давалась ей нелегко. Принцесса мерзла, боялась забыться глубоким сном — во сне люди беззащитны, боялась попасть в снежный буран, заблудиться, упасть в расщелину — ее страхов с лихвой хватило бы на десяток человек, но, к счастью, не один из них не сбылся.
По ту сторону Сунарского перевала раскинулся Навар. По сравнению с Сунаром он был молод, кровь должна была бурлить в его жилах — но город безмолвствовал.
И снова на Стеллу пахнуло ледяным дыханием войны.
Волна ненависти захлестнула ее при виде дакирского отряда, объезжавшего окрестности. Они чувствовали себя здесь хозяевами: не прятались, не боялись заглядывать в самые потаенные уголки и громко смеялись, передавая по кругу какой-то предмет — скорее всего, флягу с элем. Пусть они не убили жизнь, но они уничтожили радость и должны понести наказание.
При мысли о том, что эти же люди могут так же разъезжать вокруг Лиэрны, к горлу подступил болезненный ком, на мгновенье перекрыв дыхание. А ведь могут! Сначала была Грандва, теперь — Сиальдар, а затем, после Скаллинара, — Лиэна. Во что она превратится? В марионеточное государство с Корнеллой и Куланом во главе (на троне ее сестры!) под мертвой хваткой Монамира, а они, истинные короли, королевы, принцы и принцессы, либо вынуждены будут бежать, либо погибнут, либо будут кланяться ему — порождению земной женщины и демонов ночи, верящему в Ильгрессу, но поступающему по законам Эвеллана.
А потом в мозгу начали роиться фразы, произнесенные разными людьми, не связанные между собой, но погасившие градус ее ненависти. Последняя принадлежала тому самому человеку, которого она только что проклинала — простая, но полная трагизма фраза, то ли лживая, то ли правдивая: в случае с Валаром она никак не могла понять, когда он говорит правду.
"Мы с Вами — никто" — страшная, по сути, фраза; только сейчас, осмыслив, она поняла ее смысл.
— У меня такое чувство, что я вовлечена в запутанную игру, где каждый боится проиграть, — пробормотала девушка, сняла перчатку и посмотрела на серебряное кольцо. — Зачем было дарить его мне, предупреждать об опасности, спасать от смерти — и фактически отдать приказ о моем убийстве? Где логика? Да, мы враги, все эти слова ничего не значат, важны только поступки. — К ней вернулась былая твердость. — Он развязал войну и не намерен ее заканчивать. Не будет мирного лета в Дайане, во всяком случае, он его не увидит. Хватит сантиментов, помни о своем народе, помни о том, как тебя травили в Дакире — что, по-твоему, это делали без его ведома?
Разум подсказывал, что она права, но от былой ненависти не осталось и следа, вместо нее образовалась пустота, тягостная пустота и грусть.
Тягостные размышления, борьбу двух противоположных точек зрения прервал стук копыт, и Стелла поспешила укрыться за выступом скалы. Мимо промчался отряд гендов; девушка проводила его глазами. Что ж, вот она, на время забытая реальность.
Принцесса сочла поездку в город ненужной авантюрой и пополнила продовольственные запасы в окрестных деревнях, по большей части не тронутых войной. Хотя "пополнила запасы" — это громко сказано, ведь она ничего не покупала (отныне девушка предпочитала не встречаться с людьми), а просто брала все, что находилось в свободном доступе: яблоки и прочие фрукты, не вырытый солдатами и хозяевами картофель и прочие корнеплоды. В счет провианта пошла и полудохлая курица, пойманная на задворках одного из домов.
Опять приходилось прятаться, пережидая военные обозы, и галопом скакать вдоль дороги под защитой колючего кустарника.
По пути ей попадалось множество селений и помещичьих домов, все они были в разном состоянии: где-то, как и прежде, жили люди, от иных не осталось ничего, кроме пепелища. Стелла без труда опознавала места сражений — там всегда царил хаос, жилища напоминали безногих слепых инвалидов, деревья поломаны, обожжены, а на окраине непременно были ровные ряды холмиков. Девушка к ним не подъезжала: ее обдавало паническим ужасом при виде надгробий, одинаковых для тех и других — хоть в этом победители проявили уважение к побежденным.
Глядя на эти могилы, могилы простых людей (именитых, как и прежде, хоронили в семейных усыпальницах, никто не мешал забрать тело и отвезти его на родину), Стелле казались нелепыми все терзания и сомнения, терзавшие ее в Симонароки. Да, ненависти, стойкой черной, разъедающей мозг ненависти еще не было, зато была боль, чужая боль, сознание ужаса происходившего и виновности тех, кто развязал эту войну.
Вопреки ожиданиям, ей не приходилось ночевать под открытым небом: сердобольные сиальдарцы, заслышав звуки знакомой речи, на свой страх и риск пускали ее к себе, кормили, прятали от дакирцев. Так что дни девушка проводила с комфортом: если в деревне, уцелевшей ферме или усадьбе не было военных, она спокойно сидела с хозяевами, слушала их рассказы, играла с детьми, а, если были или наносили неожиданный визит, перемещалась в подвал. По сравнению с ночевками на валежнике в подвале тоже было неплохо.
