Бурелов – без имени – не хотел залетать в пещеру. Черт, жалко-то как.
Пришлось притормозить. Зузана честно объяснила:
– Нужны свидетели. Нужно, чтобы слышало как можно больше народу, чтобы потом рассказали кому только можно. Чтобы об этом написали песни. Вы согласны? Надо всех позвать. И Кэроу обязательно.
При этих словах Зири и Лираз дружно смутились, и Мик деликатно предположил, что, возможно, Кэроу и Акива… ну… заняты.
Вот это да! Кэроу и Акива «заняты»! Несправедливо, что это совпало с моментом ее собственной славы.
– Может, ради такого они прервутся? – жалобно попросила она.
Они летали по кругу, оттягивая момент, когда придется опуститься на площадку у входа и топать в пещеру своим ходом.
– Нет, – непреклонно молвил Мик.
– Но…
– Нет.
– Ладно. Но пусть хоть кто-нибудь посмотрит.
Еще как посмотрели. Лираз отправилась за зрителями, и скоро в арке возникла толпа, раздались пораженные вздохи и восклицания. Вирко нежно взревел «Скорпиончик!» – и Зузана поняла, наконец, что все в порядке и приключение подошло к концу.
Мик и Зузана подогнали гигантское создание к порогу и спрыгнули-плюхнулись с его спины, обняли за массивную шею, благодаря и прощаясь. Они полагали, что бурелов сейчас улетит, но не теряли надежду, что останется («если не смоется, придумаем ему имя»). И печально смотрели, как он набирает высоту, превращаясь в едва различимую точку в небе.
Только потом, повернувшись к собравшимся химерам и серафимам, – только потом они осознали, что что-то не так. Мрачные лица. И Кэроу. Кэроу здесь, почему она здесь? И почему она в одиночестве прислонилась к стене? И где Акива?
Кэроу вяло помахала им рукой, коротко улыбнулась. Увидела крылья Элизы, само собой, но даже это не заставило ее выйти вперед и поздороваться. Она что-то сказала Лираз; улыбка той погасла. Лицо превратилось в прежнюю жесткую маску. Плотно сжатые губы, побелевшие от гнева крылья носа, – вид еще более свирепый, чем был даже у Белого Волка.
Все мысли о собственном триумфе вылетели у Зузаны из головы.
– Что? Что?! Боги, Кэроу, ну не молчи же!
– Акива.
Кэроу выглядела потерянной. Не так она должна сейчас выглядеть.
– Его нет.
82
Нельзя
– Есть причина.
(Что я сделал?)
– Для дани есть причина.
Слов не было. Певчая использовала для разговора нечто… большее, нежели слова. Ему открылась ее память, звуки, образы, эмоции. Он воспринимал их, ужасаясь и страдая. Певчая, Скараб, трое стелианцев позади – эту картину видели глаза, но рассудок воспринимал иное, и от ужаса Акиве хотелось стать как можно меньше.
– Держи себя в руках. Ты дитя моей дочери.
Фестиваль. Певчая передала Акиве ощущение такой острой тоски, что он испытал то, чего никогда не знал: любовь матери к потерянному ребенку.
– Я хочу тебя узнать. Помочь, не причинив боли. Выслушай меня. Ты дитя моей дочери, но я никогда не знала о твоем существовании. Фестиваль была для нас утеряна. Исчезла. Я теперь знаю, что с ней стало, только потому, что ты живешь на свете. Знаю, что мое возлюбленное дитя… что она стала наложницей в гареме чудовища, разнесшего в клочки половину мира.
Певчая горевала, и Акива понял, что о последних годах жизни дочери она узнала из его детских воспоминаний. Словно время повернуло вспять и он вновь стал причиной сделанного матерью выбора.
– Я также знаю, что это не могло свершиться против ее воли. Она из народа стелианцев, она моя дочь. Она была сильной. А значит, выбор был за ней.
Воспоминания так легко умещались в разуме, словно были его собственными. Они скользили под поверхностью слов Певчей: чистый образ той, кого звали Фестиваль, прекрасной и встревоженной. Встревоженной? Предчувствие. Вот она ощущает зов судьбы и веление следовать ему, даже если дорога ведет во тьму.
– Выбор был за ней. А значит, имелась причина.
Из разума Певчей Акива извлек то, что лежало в основе всей этики стелианцев. Для них судьба, жребий были так же реальны, как любовь или страх. Это называлось ананке, способность чувствовать предназначение. Если зов ананке силен, ты можешь следовать ему или бороться, но с сопротивлением приходит гнетущее чувство ошибки, и с каждым последующим решением оно только усиливается.
– И причина должна крыться в тебе.
Чужие воспоминания растаяли, оставив после себя пустоту.
Ты, дело в тебе, отзывалась пустота.
«Судьба моего сына от этого не зависит». Но прежде чем он, Акива, вспомнил, пришло новое послание и заслонило образ Фестиваль. Совсем другое: холодное, отчужденное, огромное.
– Континуум есть Великое Сущее; все связано и ограничено энергиями. Мы называем их вуалями. У них есть также множество иных имен, это лишь самое простое. Они вне осязаемого космоса. Они начало и основа всего, и мы знаем: вуали не дают мирам распасться, они же не дают им слиться, схлопнуться. Вместе, но порознь, как и назначено мирам. Когда ты проходишь через портал, ты делаешь в вуали разрез.
Вуали, Континуум, Великое Сущее. Акива никогда даже не слышал этих понятий и сейчас испытывал трепет, граничащий с поклонением. Не картинка или взятый из чьей-то памяти образ, такое было просто невозможно. Никто не может воспринять Континуум целиком. Он включал в себя все. Сумму вселенных.
До сих пор Акива знал о существовании всего двух миров: Эреца и Земли. Получив послание Певчей, он понял – их множество.
Это ошеломляло. Уже сама идея континуума вызывала желание пасть на колени. Бескрайнее, беспредельное пространство, слой за слоем, и еще, и еще… Тысячи туннелей, ведущих в очередную бесконечность. Непредставимо. Божественно.
– Чтобы творить магию, мы вытягиваем энергию из вуалей. Они – источник, источник всего. Но это нелегко. Нельзя просто взять. Есть цена, ее надо платить. Дань.
– Дань болью, – произнес Акива вслух.
Он не знал, как передать эту мысль иначе. Скараб вскинула брови; Певчая смотрела с любопытством, и в ответе сквозило мягкое сожаление.
– Боль – только один способ. Самый простой и грубый. Дань болью… все равно что… использовать топор, чтобы сорвать цветок. Знаешь ли ты другие способы?
Он кивнул. Разговор без слов отнимал силы.
– Не все, – вслух возразила Скараб. – Или нас бы здесь не было.
Она обвиняюще уставилась на него. Акива начал понимать.
– Сиритар, – хрипло сказал он.
Взгляд Скараб заострился.
– Все-таки знаешь.
– Я ничего не знаю. – Его признание было наполнено горечью, еще более острой, чем когда-либо прежде.
