Но стоило нам подойти ближе, как Меле вскочила и прижалась ко мне, пряча лицо. Это было на нее не похоже, и я не знал, что делать.
– Меле, – сказал я, – хозяин этого дома хочет с тобой познакомиться; это тот самый великий человек, ради которого мы и пришли сюда.
Но она упорно обнимала меня за ноги и на Каспро смотреть не желала.
– Ничего страшного, – сказал он, и по лицу его скользнула тень грусти. Затем, не глядя на Меле и не приближаясь к ней, он спокойно обратился к женщинам: – Грай, Мемер, мы должны еще немного задержать наших милых гостей. Я бы очень хотел, чтобы и вы послушали их историю.
– А Меле уже кое-что нам рассказала – например, о курах на барке, – сказала Мемер. Ее золотистые волосы так сияли на солнце, что я и смотреть на нее не мог, и глаз отвести был не в силах. Каспро сел на скамью рядом с Мемер, а я напротив, поставив Меле между колен и прижав ее к себе. Мне казалось, что таким образом я защищаю не только ее, но и себя.
– По-моему, нам сейчас в самый раз немножко перекусить, – сказала Грай. – Меле, ты ведь поможешь мне, да? Тогда идем со мной. Мы скоро вернемся. – И Меле довольно легко позволила ей увести себя, но от Каспро упорно отворачивалась.
Я стал извиняться за ее поведение, но он возразил мне:
– А ты подумай, разве может малышка сейчас вести себя иначе? – Я задумался, вспоминая наше путешествие, и понял, что, пожалуй, единственным незнакомым мужчиной, с которым Меле сразу же охотно заговорила, был тот карлик, хозяин гостиницы, который, возможно, показался ей похожим на странного ребенка; ну, и еще, пожалуй, тот пастух, но и он тоже далеко не сразу завоевал ее доверие. Да, Меле явно сторонилась мужчин, стоило вспомнить хотя бы тех матросов на барке. Видимо, теперь она их просто боялась. А я этого просто не заметил. И у меня сжалось сердце, когда я вспомнил, какую жизнь она вела до моего появления в сожженном Сердце Леса.
– А ты, наверное, родом с Болот? – спросила у меня Мемер. Я вздрогнул. У всех этих людей были удивительно красивые голоса; ее, например, звучал, точно бегущая вода.
– Да, я там родился, – с трудом вымолвил я, но больше ничего прибавить не смог, и вместо меня заговорил Каспро:
– А потом, когда он еще совсем малышом был, их вместе с сестрой похитили охотники за рабами и увезли в Этру. Там ты и вырос, верно, Гэвир? Похоже, тебя в том доме неплохо учили. Зачем же твои хозяева хотели дать тебе образование? И кто был твоим учителем?
– Один раб. Его звали Эверра.
– А какие книги были в твоем распоряжении? Не думаю, что города-государства – это обитель знаний, хотя в Пагади, безусловно, есть несколько настоящих ученых и поэтов. Впрочем, и там больше думают об армии, чем об ученых.
– Все книги, которые имелись у Эверры в библиотеке, были старые, – сказал я. – Современных авторов он нам читать не позволял – то есть тех, кого он считал современными…
– Вроде меня, например, – быстро вставил Каспро со своей мимолетной широкой улыбкой. – Понимаю, понимаю. В общем, вы изучали Нему, всевозможные эпические поэмы и летописи, «Этику» Трудека… Меня в Деррис-Уотер примерно тем же заставляли заниматься. В общем, ясно: тебя учили для того, чтобы впоследствии ты смог учить детей этого Дома. Ну что ж, это уже неплохо. Хотя воспринимать учителя своих детей как раба…
– Там к домашним рабам совсем не так уж плохо относились, – возразил я. – Пока… – И я умолк.
– Разве можно быть довольным своим положением раба? – удивилась Мемер.
– Можно, если твои хозяева – люди не жестокие и если ты ничего иного никогда не знал, – твердо сказал я. – Если все вокруг уверены, что таков порядок вещей, таким он был всегда, ибо его завещали нам Предки, и таким должен навсегда и остаться, тогда тебе и неоткуда узнать, что тут… что-то не так, что-то неправильно.
– Но как же ты сам-то мог этого не понимать? – воскликнула она, задумчиво на меня глядя; она не обвиняла меня, не спорила со мной, а просто пыталась понять то, что было ей непонятно. Потом сказала, глядя мне прямо в глаза: – А знаешь, я ведь тоже в Ансуле была рабыней. Как и весь мой народ. Но это произошло, потому что нас завоевали. По рождению мы к касте рабов не принадлежали и вовсе не обязаны были верить, что являемся рабами только потому, что «таков порядок вещей». Но это, наверное, нечто другое. У вас все было иначе.
Мне очень хотелось еще поговорить с ней, но я не мог – слишком еще стеснялся.
– Между прочим, – сказал я, повернувшись к Орреку Каспро, – именно раб научил меня петь твой гимн Свободе.
И тут же мимолетная улыбка вспыхнула на мрачновато-спокойном лице Мемер. Хотя кожа у нее и была очень светлой, а волосы – рыжими, глаза оказались поразительно темными и яркими и сверкали, точно затаенный огонь внутри опала.
– Мы тоже пели эту песню в Ансуле, когда прогнали оттуда альдов! – радостно воскликнула она.
– Все дело в том, что у этой песни чудесная мелодия, – сказал Каспро. – Очень хорошая мелодия. Запоминающаяся. – Он потянулся, наслаждаясь солнечным теплом, и снова повернулся ко мне: – Знаешь, я бы хотел побольше узнать о Барне и его городе. Похоже, там произошла чудовищная трагедия. Мне будет интересно все, что ты сумеешь припомнить. Но ты, кажется, говорил, что стал у него кем-то вроде придворного сказителя? Значит, у тебя хорошая память?
– Очень хорошая, – кивнул я. – Говорят, это мой особый дар.
– Ага! – Он явно полностью мне верил, и я не испытывал ни малейшего смущения. – И ты быстро все запоминаешь?
– Я даже и не запоминаю – оно само запоминается, – сказал я. – Я, в общем-то, именно поэтому сюда и пришел. Какой прок от головы, битком набитой тем, что ты когда-то слышал или прочел, если это никому не нужно? Правда, в лесу люди с удовольствием слушали всякие мои истории, а вот на Болотах моим сородичам даже это оказалось ни к чему. Вот я и подумал, что, может быть, в университете…
– Да, да, несомненно, – сказал Каспро. – Или, может быть… Ну, ладно, там посмотрим. К нам уже идет медеренде феребо ен рефема – я правильно сказал, Мемер? На аританском это значит «красивая женщина, несущая еду». Тебе наверняка захочется выучить аританский язык, Гэвир. Ты только представь себе: это же совершенно другой язык – во всяком случае, он весьма отличается от всех современных языков побережья, хоть и является их праязыком, – и на этом дивном языке существует совершенно иная поэзия, целый огромный ее пласт! – Каспро говорил горячо и страстно, что, как я уже успел заметить, вообще было для него характерно, однако на Меле он по-прежнему старался не смотреть и даже близко к ней не подходил. Смотрел он только на жену, помогая ей расставлять на мраморной скамье принесенную еду – хлеб, сыр, оливки, фрукты и легкий сидр.
