Фоэр любил обжигающую жару родного края. Особенно в те редкие дни, когда приезжала бабушка Чара. Маленькая, стройная и очень изящная. Смуглая, гибкая и колючая, как огневик. Бабушка учила его выживать в горах без взрослых, уходить от погони, стрелять из лука, созданного своими руками. Путать следы. Вся ее наука казалась тогда красивой и необычной, но совсем бесполезной игрой. В жаркие дни лета и сама бабушка выглядела воплощением нарушенного равновесия. Она целиком принадлежала багряному светилу. Жила яростью боя и не знала ни мгновения успокоения, отдыха, тишины созерцания. Не верила в мир, царящий в долине, уговаривала уйти с ней на север, в холодный край, именуемый Загорьем. Но тогда он был еще Фоэр Юго Тарр. И мог бесконечно любоваться танцем теней от листьев глани на розовом мраморе, не находя в них ни единого намека на «бой в стиле ильх», как описала однажды эту красоту бабушка…
Фоэр застонал, потому что кровь и память подняли его из детства в следующий возраст.
Он перестал быть ребенком в одну ночь. Жаркую багровую ночь середины лета, когда последние тонкие тени расплавились в пламени охватившего дом пожара. Когда мама провела его через скотные загоны и отправила в суматошное мельтешение стволов созревшего карха. Через поле, затем кустарником вдоль ручья в горы, а оттуда в соседнее селение ампари, позвать на помощь. Так она велела, используя силу и право крови матери. Он подчинился и побежал, хотя отчетливо понимал: все сказанное — ложь. Просто его пытаются спасти от неминуемой гибели. У ручья ждала засада. И бой в стиле ильх, упорно вдалбливаемый бабушкой Чарой в его сознание и еще глубже, в бессознательное, в память тела, оказался самым полезным из всех полученных в жизни навыков. Он вырвался, скрылся в скалах, запутал след. Нашел в схроне, давно заготовленном не верящей в доброту бабушкой, кинжал, лук и двойной запас стрел. Передал весть первому встреченному ампари. И вернулся через выгоревшее карховое поле к дому, прополз, прячась и впервые понимая, какова она — живущая в нем и дремавшая до поры кровь линии Атнам. Он чувствовал себя удивительно ловким и удачливым, расчетливым и неутомимым. Он скользил в кровавых отблесках пожара и не знал более страха. Потому что чутьем ампари уже воспринял мамину гибель. Но верил, что еще успеет выяснить, что с отцом. А потом спасти его. Фоэр бежал через кружево черных тонких ветвей низкорослого южного леса. Перепрыгивал узловатые корни, многие зимы крошащие камень в поисках влаги и плодородной почвы. Старался не тревожить кожистые узкие листья, темные и плотные, готовые выдать его неосторожным шорохом.
Когда он пробрался в поселок людей, отца еще можно было назвать ампари. Но сознание уже готовилось покинуть его усталые темные глаза с предельно расширенными зрачками. В них разгорался иной огонь, безумный, выжигающий память дотла, превращающий в ненасытного и послушного воле людей зверя. В багровых тенях клонящегося к закату Ролла непосильно было рассмотреть сына для ампари, едва осознающего себя. Но отец ощутил его присутствие и испытал — Фоэр знал это совершенно точно — облегчение. Потому что никто не хочет стать зверем и служить тьме, владеющей бесчестными людьми. Соседями, предавшими дружбу и обратившими против ампари их же знание…
Фоэр успел выпустить три стрелы. В зверя, уже обретающего глянцевую багровую чешую, и в двух служителей храма, поющих славу тому, кого они имели наглость звать Адалором, изуродовав слово народа ампари.
Он никогда не жалел о том, что сделал. Просто знал с ужасающей точностью, что убил в ту ночь три четверти самого себя.
Не сможет больше слушать древний камень, оживляя историю мира.
Не попросит погоду сохранить урожай.
Не увидит в танце теней вьющейся глани ничего, кроме боя в стиле ильх…
К полудню он уже не верил, что сохранит и последнюю четверть жизни. Преследователи догоняли его, две раны по капле отнимали кровь и силу. А позади визжали на поводках краснокожие — бывшие родичи, которым не повезло избежать перерождения. От позора собачьей жизни их спасла бабушка Чара. Что она делала и как, одна пришла или с иными воинами — Фоэр не знал и не мог знать. Очнулся он уже в бледном и непривычно холодном свете северного заката, в земле, именуемой Загорьем. Вернулся из небытия, чтобы уже не сомневаться в своем предназначении: хранить и оберегать тех, кому не повезло родиться хоть с одной каплей крови воина. И иных, умеющих сражаться, но гораздо больше прочих достойных продолжить жизнь.
Кровь и память медленно срастались, наполняя тело болью старых ран.
Той, что он получил во время предпоследнего прорыва демонов, защищая старого лорда Данга. Вдвойне мучительной. Лорда он вытащил и сберег для жизни, а вот вернуться и спасти бабушку не смог…
Резким всполохом страдания отозвалась и поздняя рана, полученная, когда ампари уходили из Загорья за перевал. Гриф их не преследовал и не изгонял, наоборот, именно он и предупредил: сюда движутся светцы храма. Воевать с ними люди не станут… Фоэр шел с последней группой, уводил узкими неверными тропами упрямую леди Аэри, так некстати взявшуюся лечить какого-то ребенка людей, как будто их следует спасать, а не губить… Впрочем, никакие действия и мысли леди он не считал ошибочными. Потому что знал: сколько бы ни потеряла эта женщина, она не разучится видеть свет. И различать в тенях глани не только взмах клинка, но и самый обычный танец. Все, что он мог сделать для леди, это вывести ее из проклятых гор, создавших просто идеальную ловушку для припозднившихся беглецов. Сходили лавины, а предательский снег не прятал следов…
Потом он защищал молодого лорда Данга, мужа леди. Затем увез на дальний берег ее дочь, хотя многие полагали, что девушка слишком слаба и не выдержит дороги, что провезти неспособную замаскировать себя раненую отравленную ампари через земли людей — вовсе невозможно.
Наконец, на острове Ролла он охранял жизнь лорда Архи, взявшегося упрямо заделать прорыв в одиночку. Резал краснокожих, избавляя их от ужаса безумия. И ждал еще большего ужаса: плена, предсказанного лордом. Собственного обращения, неминуемого и неотвратимого. Потом встретил Шарима и снова защищал Арху.
Вся жизнь его связана с семьей леди. Весь смысл бытия — сохранение рода Эрр Данга. Хотя бы ради леди, умеющей не отягощать душу ненавистью. Научившей и его иногда, пусть изредка, преодолевать боль и вспоминать о прошлом, невозвратном, но теплом. Глупый малыш Шарим! Ну какой из него, Фоэра, может получиться отец? Он ничему не научит, кроме боя. И все равновесие для него — лишь сочетание ярости и хладнокровия. Это гораздо меньше, чем надо понимать настоящему лорду народа ампари. Тем более сыну линии Эрр. Уникальной, единственной. Основы и источника всех прочих, рождающих не хранителей равновесия, а редких и необычных лордов — настройщиков душ. Кровью и памятью Эрр дополняют и настраивают их души.
