Ананья поселился в деревне и пишет воспоминания. Временами он отправляет в Толпень «великой государыне и великой княгине Золотинке лично в собственные ее руки» толстенное письмо на десяток-другой листов. Писания эти содержат плоды раздумий и наблюдений, предположения, соображения, наставления Ананьи по широкому кругу текущих государственных дел. И хотя Ананья ответа не получает, не устает писать. Впрочем, говорят, он узнал стороною совершенно точно, что все письма за много лет получены и внимательнейшим образом прочитаны. Иного ему и не надо. Так уверяет Ананья.
Поплева. Поплева — это отдельный разговор, всего не перескажешь, а новую повесть начинать уже не с руки. Заметим только (что, впрочем, и без нас известно), что Поплева выдающийся волшебник. Это не мало значит в Словании, где волшебство в правление Золотинки и Юлия стало повсеместным (хотя и не обыденным, конечно же) явлением. Годы Поплеву как будто бы не берут, он крепок, бодр и деятелен. Внуков, детей Золотинки и Юлия, он любит, но отнюдь не балует.
Четыре заколдованные души, что сжимала мертвая рука погребенного снегами Порывая, не остались без помощи. Уведомленные Золотинкой, пигалики тотчас же занялись истуканом, не прошло и полгода, как они заставили Порывая пошевелиться, и еще через несколько месяцев, потерявший всякое терпение и надежду на покой, доведенный до отчаяния, истукан разжал руку и выпустил волшебный перстень с упрятанными в нем жемчужинами. Среди спасенных пигаликами волшебников и волшебниц оказался и Миха Лунь.
Миха Лунь теперь практикует под вывеской «личного волшебника государыни», но, сколько мы знаем, слава его дутая. С годами он стал болтлив, самонадеян, несносен, однако многим именно это и нравится, многие полагают, что самоуверенность и хамство — это отличительные черты подлинного волшебника, что у выдающихся личностей нечего искать наших обычных людских добродетелей. Миха имеет тысячи восторженных почитателей и особенно почитательниц.
А вот волшебница Анюта, увы! не найдена. Золотинка ее не забывает и не теряет надежды, что пигалики, разбирая завалы Каменца, может быть, найдут еще невзрачную жемчужину, в которой заключена душа этой замечательной женщины. Нехорошее подозрение, однако, смущает Золотинку: не была ли Анюта той случайно подвернувшейся Рукосилу-Лжевидохину пилюлей, жемчужиной, которую он проглотил, чтобы поддержать свои силы в час крайней опасности? Не постигла ли Анюту тогда в Каменце злая участь погибнуть в желудке оборотня, став топливом для той колдовской печки, что полыхнула у всех на глазах огнем и дымом из рта и ноздрей Лжевидохина?
Дворецкий из Каменца Хилок Дракула обнаружился однажды вполне нечаянно. Если, конечно, можно считать нечаянностью посланное в одиннадцатый раз письмо. Все эти годы, как выяснилось, дворецкий Хилок с внушающим уважение постоянством посылал слованской государыне Золотинке поздравления по случаю очередной годовщины восшествия на престол. Хилок оказался последним во всей стране, кто не заметил еще, что годовщина (которая не имела, вообще говоря, никакого отношения к Золотинке, потому что празднование завела ее предшественница Зимка) давно уж не отмечается, хотя никем как будто и не отменялась. Груды поздравлений из года в год становились все меньше и, наконец, — прошло одиннадцать лет после достопамятного подвига Лжезолотинки — государыне сообщили о таком поздравлении как о курьезе. Она затребовала письмо и со смешанным чувством радости и вины узнала почерк немало сделавшего когда-то для нее в Каменце Хилка Дракулы.
Увы, невинным надеждам Хилка заведовать когда-нибудь тремя тысячами Золотинкиных платьев не суждено было сбыться. Золотинка их попросту столько не имела, не имела — без сомнения! — и десятой доли напророченного когда-то Хилком обилия. А дворецкий печального образа Хилок Дракула скончался в городе Толпене, прежде чем она успела откликнуться на трогательную его весточку. Последние несколько дней перед смертью, как рассказала Золотинке соседка, он уж не пил — ничего, кроме воды, — и все вспоминал умершую одиннадцать лет назад жену.
Рукосил. Относительно Рукосила никто ничего не слышал, и люди привыкли думать, он сгинул и навсегда. Это не так. Рукосила давно уже нет среди живых, но он не мертв. Вывалившись из багровой пучины в действительность, чародей застрял между корнями дуба и по крайней своей дряхлости не сумел выкарабкаться, там он и остался, так же не способный жить, как не способен был умереть. Высохшее, похожее на гнилую деревяшку тело оборотня, засыпанное листвой, заросшее мхом и травой, ушло в землю и тлеет. Без разума, без памяти, без жизни, оно может лежать в земле сотни лет, пока случай — а он всегда на подхвате у времени — не вывернет эти мощи на солнце и дремлющее зло не прорастет вновь.
Что еще?
Могучий скелет Сливня уж обратился в прах. От змея ничего не осталось, кроме былин, басен, кощун, сказок, насмешливых быличек, бывальщин и побасенок.
Почтеннейший кот, который так и не открыл своего имени, благоденствует, всегда толстый, ленивый и сонный. Говорят, он много чего знает и много мог бы порассказать такого, что содрогнулись бы самые устои государства. Но молчит. Из лени.
Жители Колобжега рвением премудрого головы Репеха поставили сооруженный из камня корабль «Три рюмки». Золотинка его видела. Но ничего не сказала, только вздохнула.
На пятнадцатом году Золотинкиного супружества произошло еще одно необыкновенное событие, которое обратило ее мысли к морю, событие настолько нежданное, что трудно даже сказать радостное или печальное — Золотинка узнала свое имя.
Вот как это случилось: по случаю упразднения Казенной палаты явилась необходимость распорядиться бумагами этого учреждения, и Золотинка просила разобраться с огромным архивом палаты Поплеву. Поплева-то и нашел в одном из приказных подземелий заполненный всяким хламом ларь, в котором после некоторых размышлений признал тот самый сундук, что в далеком уже семьсот пятидесятом году вынес из морской волны нынешнюю слованскую государыню Золотинку, тогда — неизвестного никому младенца.
Известили сейчас же и Золотинку. И она, вдохновленная старой выдумкой Рукосила насчет принцессы Септы и спрятанного под внутренней обивкой сундука послания, велела все же эту обивку снять.
И к общему изумлению полуистлевшее от времени и превратностей письмо действительно открылось.
Несомненно подлинное — по крайней своей краткости и невразумительности. Сильно попорченное морской водой письмо писалось, как видно, на корабле во время бури, в последний час, когда несчастная мать, в отчаянии теряя голову, решилась доверить ребенка жестоким случайностям стихии. Она писала на чистом слованском языке (что, кстати, опровергало всякие домыслы о мессалонском происхождении Золотинки), но неровными от возбуждения и качки буквами и не много успела вместить в несколько пляшущих строк:
