Вру. Я рад был слышать Дзю.
Иногда мне казалось, что я говорю с Друдлом.
Остальные люди и Блистающие — объяснить им всем, кто они есть, на этот раз оказалось проще, поскольку я объяснял не один — так вот, остальные люди и Блистающие разговаривать друг с другом, понятное дело, не могли, зато проявили недюжинные способности в умении почувствовать настроение и состояние своих… э-э-э… спутников.
Гвениль уже точно мог сказать, когда Фальгрим зол, а когда добр, но голоден — что случалось редко, ибо доброта не была присуща голодному Фальгриму; Чин начинала грустить и веселиться одновременно с Волчьей Метлой, причем обе отдавали себе отчет в этом «одновременно»; и Махайра не раз предупреждал Единорога-Меня, когда Диомед еще только собирался острить.
Но больше всех преуспел в этом деле Сай. Если Заррахид прекрасно понимал, когда Кос ведет себя серьезно, а когда — нет, то Сай умудрялся ловить даже те моменты, когда Кос притворялся серьезным, до конца не зная сам, что притворяется.
И эсток втайне (вернее, это ему казалось, что втайне) гордился Саем, как гордятся способным учеником или младшим родичем.
И Беседовать нам с каждым днем становилось все интереснее.
Поэтому, когда Гвениль крикнул, что не чувствует Фальгрима, я перестал сомневаться в очень простой истине, сродни истине Батин — первый выпад в Беседе под названием «Шулма» был сделан.
Я ушел от выпада, подъехав к шаману и выиграв странный поединок.
Могут ли души Беседовать?
Судьба отодвинулась на шаг, и мы слегка позвенели клинками — поговорив с Неправильным Шаманом о гусях, которых не было видно.
Или которые были видны только ему.
Фальгрим к тому времени полностью отошел от общения с шаманом и ехал непривычно понурый и молчаливый.
И вот удар исподтишка — пророчества, которые сбываются.
А я-то надеялся, что в Шулме меня будет ждать только Джамуха-батинит!..
«…Ты суеверен?» — спросил меня Единорог.
Тусклые, оказавшиеся совсем не тем, что ожидалось вначале; ассасины, пугало снов и сказок, едущие теперь позади меня… и невозможная степь по эту сторону Кулхана, чью плоть с хрустом давили копыта вороного Демона из мэйланьских конюшен, отчего ноги мои были до колен забрызганы липким соком осенней Шулмы…
Суеверен ли я?
«Нет», — хотел ответить я.
— Не знаю, — ответил я.
— Вот и я не знаю, — тоскливо согласился Единорог.
— А я знаю, — заявил Дзю, то ли подслушивавший, то ли догадавшийся о нашем разговоре, то ли вообще имевший в виду что-то свое. — Знаю, но вам не скажу.
5
Куш-тэнгри по-прежнему ехал впереди, не оборачиваясь, но теперь я знал, куда ведет нас Неправильный Шаман.
К священному водоему.
Могиле Блистающих и обиталищу Желтого Мо.
К месту, где не воюют.
Интересно, осмелится ли Джамуха, взошедший на престол Шулмы по ступенькам преклонения перед воинской доблестью, нарушить этот запрет, напав на нас там?
Да или нет?
С одной стороны он — внук Желтого Мо и гурхан степей, а с другой — святость места, витающий над водоемом дух самого Мо и явившееся туда воплощение, то есть Асмохат-та, хоть истинный, хоть ложный, что надо доказывать…
Прав шаман — время для размышлений у нас, похоже, будет. Или оно есть, началось, сдвинулось с места — время для мудрых размышлений, время для глупых размышлений, для веселых и невеселых, для первых и последних…
А может, и не только для размышлений.
Кулай говорил, что часть вольных племен отказалась ломать прут верности перед Джамухой. Но даже идя против Восьмирукого, захотят ли они пойти за Асмохат-та?! Я и думать-то не хочу, скольких пришлось бы убить, чтоб перевесить Джамуху на весах Шулмы… ни думать не хочу, ни убивать.
И не буду. Не мое это дело, не моя радость — чужие уши в карманы складывать!
Более того — люди людьми, а как добиться, чтобы Дикие Лезвия зазвенели на нашей стороне?!
О Творец, не превращаюсь ли я, человек Чэн Анкор, в Твое оружие?! В мертвую вещь, не имеющее собственной воли оружие, покорное Твоей равнодушной деснице?!..
— …и пришел Куш-тэнгри в ставку Джамухи через день после большого курултая, где был вручен Восьмирукому бунчук гурхана о семи хвостах, — вернул меня к действительности голос Асахиро. — А когда предложил шаман Восьмирукому пророчествовать о судьбе владыки, то сперва согласился на это Джамуха, но после жестоко посмеялся над служителем Безликого!..
Я вновь ощутил в себе ищущий мрак взгляда Куш-тэнгри, проникающий в заповедные глубины души темный клинок, идущую по следу памяти тварь… Нет, непохож был щуплый шаман на человека, над которым можно просто так посмеяться, да еще и жестоко!
Во всяком случае, сделать это безнаказанно.
— Во время обращения к Безликому вынимает воин из ножен свой клинок и держит его за рукоять, стоя у начала, а шаман Ур-калахая берется за лезвие, становясь у завершения. И смотрят потом воин и шаман, исток и исход, в глаза друг другу, пока не перестают видеть земное, прозревая ткущееся на небесах.
Асахиро говорил медленно и певуче, и я слышал его, степь да ровный перестук копыт.
— Только на этот раз не взглянул Джамуха в лицо Куш-тэнгри. Едва пальцы шамана сомкнулись на мече гурхана, как рванул Восьмирукий Чинкуэду, Змею Шэн, к себе и разрезал шаману ладонь до кости. И смеялся гурхан — дескать, не тягаться Безликому с Желтым Мо, как мясу шаманскому не тягаться с отточенной сталью, и никому из смертных не дозволено провидеть судьбу Джамухи! Смеялись воины, стоявшие вокруг, но невесел и угодлив был их смех, а шаман прошел сквозь смех и позор, не зажимая раны, и ладонь его ухмылялась алым ртом. Дик и страшен был взгляд Куш-тэнгри — настолько страшен, что трое воинов, не успевших вовремя отвернуться, умерли через день в муках…
Асахиро резко замолчал, потому что неспешно трусившая впереди лошаденка шамана как-то незаметно повернулась мордой к нам, а хвостом к священному водоему — и спустя совсем немного времени Куш-тэнгри уже снова был рядом со мной.
Я готов был дать голову на отсечение, что шаман не мог слышать рассказа Асахиро, а если и слышал, то ничего не должен был понять — но шаман, ничего не сказав, протянул ко мне худую правую руку ладонью вверх.
Ладонь пересекал вспухший белый шрам. Он тянулся почти вплотную к линии жизни, обрываясь у запястья, словно кто-то хотел начертать новый жизненный путь Неправильному Шаману, но сделал это грубо и нерадиво.
Новый путь… но не Путь Меча, а путь, проложенный мечом. Шрам, оставленный злой насмешкой и необходимостью всегда и во всем доказывать свое превосходство.
