Я приложил руку к виску в воинском салюте Верховному Сюзерену, Зайчик ржанул и пошел рысью. Пес запрыгал в нетерпении, я наклонился к уху Зайчика и сказал заговорщицки:
— А вот и не обгонишь это крючкохвостое!
С пристройки над воротами крепости Валленштейнов меня заметили издали. Засовы загремели до того, как Зайчик взбежал на холм и оказался перед воротами. Во двор выбежал народ, все верещат ликующе, вот уж не думал, что меня успели так полюбить. Скорее всего, просто восторгаются конем, Псом, да и я хорош, как отлитая в металле фигура конкистадора. Наверное, так ликовали бы при виде победоносного гладиатора или удачливого каскадера.
Я соскочил на землю, огляделся.
— Где Дженифер, Даниэлла?
Повод Зайчика принял незнакомый мне воин. Крупный, в хороших доспехах, у меня сразу возник ядовитый вопрос, почему он не прибыл с Мартином, я же велел тому захватить всех. Кстати, Мартин говорил, что привел даже челядь, вооружив их топорами…
Холодок пробежал по спине, когда с двух сторон подошли еще двое, по всем ухваткам — ветераны, лица невозмутимые, но один сказал со всевозможной почтительностью:
— Ваша милость, они ждут вас в своих покоях.
Что-то в голосе показалось упрятанным, но со всех сторон такой шум, вопли, ликующие крики, что мысль тут же выпорхнула, я хлопнул себя по лбу, повернулся в сторону подземной тюрьмы.
— Погоди, есть более неотложное дело.
Он кивнул еще двоим, они пошли со мной, а первый забежал вперед и, гремя ключами, поспешно отпер железную дверь. Я распахнул ее, всмотрелся в темноту. Митчелл прикрыл глаза ладонью от яркого света. На руках тяжелые цепи, ноги в широких железных браслетах, толстая цепь держит прикованным к стене. Под ним свежая солома, однако ее не столько, чтобы не чувствовал холод каменных плит.
— Ну что, — сказал я, — сидишь?
Он прорычал хмуро:
— Ну сижу. И что дальше?
— Нравится? — спросил я.
Он сказал зло:
— Можем поменяться. Хочешь?
— Не очень, — ответил я. — Во всяком случае, не настаиваю. И что же ты снова здесь, а? Был же на коне, в доспехах, с мечом и щитом…
Он сплюнул мне под ноги.
— Не твое собачье дело.
— Мое, — заверил я. — Потому что в моей власти снести тебе дурную башку прямо сейчас. Так что мое дело… А ведь ты попал, попал…
Он спросил с хмурым подозрением:
— Что еще? Насчет подвала — знаю.
Я покачал головой:
— Да нет, ты попал куда хуже. Где же твоя лихость, а? Ведь «лихость» от слова «лихо». А ты убоялся, что если сбежишь, то я заставлю отвечать бедную овечку Даниэллу…
Он фыркнул:
— Она не бедная.
— Но овечка?
— И не овечка, — ответил он. — Да, она приносила мне еду… из христианской кротости.
Я засмеялся.
— Кто здесь знает о христианской кротости? Ни одной церкви… Да и ты не похож на иисусика, что живет христианскими заповедями.
— Слушай, — сказал он, морщась, — тебя часто посылали? Вот и иди, иди, иди… Кто бы меня ни выпустил, не все ли равно? Я в подвале, что тебе еще надо? В том же подвале. Что еще?
Я сказал доверительно:
— Ты сам указал самое слабое место в своей защите.
— Какое же? — спросил он, но вопрос был чисто риторическим.
Я не спускал с него взгляда.
— Леди Даниэлла. Так страшишься, что она прищемит пальчик, что готов сам в петлю. Ладно, не будем разводить длинные разговоры, мы не дипломаты. У меня есть к тебе серьезное предложение.
Позвякивая цепями, он развалился под стеной, как царствующий король, что дает аудиенцию провинциальному помещику. Глаза его хмуро и настороженно поблескивали.
— Ну?
— Я отпускаю тебя на волю, — сказал я, — без выкупа, но с условием.
Я сделал паузу, он проронил, не меняя позы:
— Смотря что за условие. Может быть, достойнее сгнить в подвале.
— Условие в самом деле тяжкое, — согласился я. — Я как глава рода Валленштейнов выдаю свою сестру, леди Даниэллу, за тебя замуж. После чего вы отправляетесь в Вексен прямо к королю Барбароссе. Я дам рекомендательные письма, король мне многим обязан. Он сделает все, о чем напишу в письме.
Его глаза вспыхнули после моих первых же слов, дыхание на миг прервалось, а потом пошло все учащеннее. Я сделал паузу и закончил совсем буднично:
— Король Барбаросса… сместил многих знатных баронов. Замки опустели, многие земли потеряли хозяев. Король даст тебе замок и владения, а ты принесешь ему присягу. Вот и все.
Он смотрел блестящими глазами, но вдруг замер, спросил чужим голосом:
— Это… не шутка?
— Ничуть, — заверил я. — Думаю, король и без моего письма дал бы тебе владения, ты вон какой бугай, но с письмом надежнее. Да и тебе ехать спокойнее, дорога длинная. Согласен?
Он встал во весь рост, всмотрелся в меня, затем с достоинством, гремя цепями, преклонил одно колено.
— Слушаюсь, мой лорд.
— Вот и отлично, — выдохнул я. Оглянулся, крикнул: — Эй, вы там!.. Позовите кузнеца, пусть собьют с сэра Митчелла цепи, вернут доспехи и меч.
Один из воинов убежал, я вышел из подвала. Двое оставшихся торопливо расчищали передо мной дорогу, челядь высыпала вся во двор и верещит счастливо, ликует, как будто встречает самого императора, отменившего все налоги.
Меня буквально донесли к башне и внесли в холл, но по лестнице я поднимался уже сам. В коридоре еще двое воинов, в хороших доспехах, рослые, крепкие, при виде меня стукнули тупыми концами копий в пол, вытянулись.
— Вольно, ребята, — сказал я и толкнул дверь.
В покоях пусто, я, несколько удивленный, прошелся на середину, за спиной послышался стук двери. Я поспешно обернулся, готовый отвесить учтивый поклон. Спиной к закрывшейся двери стоит герцог Готфрид, без оружия и доспехов, в дорогой одежде. Лицом несколько исхудал, однако во взоре все та же твердость и холодная ясность. Лицо каменное, без всякого выражения.
Некоторое время мы стояли неподвижно, рассматривая друг друга, как бойцы перед схваткой. Наконец он проговорил холодно:
— Вы не могли не догадываться, что Барбаросса не станет меня держать в оковах.
Я кивнул:
— Предполагал.
— И что, будучи хотя бы в прошлом моим другом, он будет обращаться ко мной как с пленным герцогом.
— Я не знаю, — сказал я, — что такое пленный герцог. Вижу только, что вы сбежали.
Он покачал головой:
— Людям моего ранга редко приходится бежать. Я дал слово, что внесу выкуп. Этого достаточно.
— Но я еще не назвал сумму выкупа, — возразил я. — Впрочем, это неважно. Скажу только, что я велел повесить на воротах троих уцелевших графов Лангедоков и ничуть не удивился, что дергались в точности как простолюдины. Не думаю, что если бы я повесил троих герцогов, они бы прыгали в петлях иначе.
