— А ты переменился, — сказала она, — Стал жестче.
— Чтобы быть капитаном, надо быть Капитаном. Не летописцем и не ротным лекарем. Хотя где-то там, в глуби, кое-какая романтика еще дремлет. Ты могла бы пробудить ее — той ночью, на холме.
Один из камней толкнул барку.
— Пока что я у тебя еще есть, — сказал я.
— Ты идиот. Та ночь ничего не могла изменить. И тогда я не думала, что может. Там, на том холме, была женщина — с мужчиной, о котором заботилась и которого желала, И думала, что этот мужчина…
Еще один камень гулко бухнул в борт. Барку тряхнуло.
— Костоправ!!! — завопил Гоблин.
— Мы собираемся делать ход? — спросил я. — Или мне раздеваться и готовиться поплавать наперегонки с иглозубами?
— Ты победил, будь ты проклят.
— На этот раз твое обещание будет выполнено? Оно — для всех?
— Да, будьте вы прокляты.
И я ухватился за этот шанс.
— Жабомордый! Волоки назад. Верни все на место.
Очередной камень ударил в барку. Бревна застонали. Я пошатнулся, а Гоблин снова завопил.
— Госпожа, твои игрушки на месте, — сказал я. — Веди сюда Меняющего Облик с подружкой.
— Так ты знал?
— Я ведь тебе сказал: догадался. Шевелись.
На палубу вышел тот самый старик по имени Элдон Ясновидящий — только в истинном своем облике. Он и был тем самым, предположительно мертвым, Взятым по имени Меняющий Облик, в половину рубки ростом и в полроста шириной, чудовищным человеком в алом. Заросли его бороды слиплись от грязи. Он опирался на светящийся посох в форме непомерно вытянутого и тонкого женского тела со всеми подробностями. Этот посох был среди вещей Госпожи. Он-то и послужил мне последним намеком, когда Жабомордый описал его мне. Теперь Взятый простер его к берегу.
Среди кипарисов точно вспыхнуло нефтяное пятно в сотню футов в поперечнике.
Барка покачнулась под ударом очередного камня. Бревна полетели в воду. В трюме панически заржали лошади. Им вторил кое-кто из команды. Товарищи мои при свете пламени выглядели мрачновато.
А Меняющий Облик продолжал сажать в болото пятно за пятном, пока заросли не превратились в сплошной погребальный костер, перед которым оба моих костерка выглядели на редкость нищенски. Рев пламени заглушил вопли пиратов.
Я выиграл эту ставку.
А Меняющий Облик продолжал жечь.
В реве пламени возник оглушительный вопль, затихший через некоторое время вдали.
Гоблин взглянул мне в глаза. Я ответил ему взглядом.
— Второй за десять дней, — пробормотал я. В последний раз мы слышали этот вопль в битве при Чарах. — А что до друзей… Госпожа, что я нашел бы, если бы вскрыл те могилы?
— Не знаю, Костоправ. Теперь — не знаю. Я не ожидала снова увидеть Ревуна. Это правда.
Тон ее был в точности похож на лепет напуганного, попавшего в беду ребенка.
Я верил ей.
На светлом фоне скользнула какая-то тень. Ворона, летающая ночью? Что же тогда последует дальше?
Спутница Взятого тоже видела тень. Глаза ее были прищурены и внимательны.
Я взял Госпожу за руку. Теперь, когда к ней вернулась ее ранимость, она нравилась мне гораздо больше.
Лозан хмуро осмотрел лодку.
— Не обосраться бы со страху…
— Что такое? — осведомился Корди.
— Терпеть не могу лодок.
— Так чего пешком не пойдешь? Мы с Ножом тебе помашем, где бы ты ни встретился нам, с пыхтеньем бредущий по берегу…
— Имей я твое чувство юмора, Корди, повесился бы и избавил мир от многих мук. Ладно, плыть так плыть. — Он направился к выходу из гавани. — Ты видел Бабу с ее выкормышем?
— Копченый немного раньше тут ошивался. Наверное, они уже там. Пробрались втихаря, крадучись… Не желают, чтобы кто-нибудь знал, что Радиша покидает город.
— А мы?
— Он сейчас заплачет оттого, что девочки не пришли его не пускать, — ухмыльнулся Нож.
— Он и дальше постоянно будет рыдать, — добавил Корди. — Без этого у старика Лозана просто ноги не шевелятся.
Баркас был не так уж плох. Шестидесяти футов в длину, он был очень удобен для своего груза, состоявшего всего из пяти пассажиров. На это Лозан тоже пожаловался — как только выяснил, что Радиша не захватила с собою взвода слуг.
— Я-то рассчитывал, что обо мне будет кому заботиться…
— Ну, ты совсем раскис, — сказал Нож. — Ты, может, еще захочешь нанять кого, чтоб дрался за тебя, когда попадешь в беду.
— Оно бы неплохо… Мы за других дрались достаточно. Корди, скажи?
— Да, пожалуй.
Команда шестами вытолкала баркас на стрежень, но здесь, у самого устья, течения почти не существовало. Затем они подняли льняной парус и развернули баркас носом к северу. Дул крепкий бриз, и суденышко пошло быстрее течения — примерно со скоростью шага с ленцой.
Небыстро — однако никто особенно и не торопился.
— Не понимаю, зачем было вообще отправляться? — сказал Лозан, — Все равно не попадем, куда она хочет. Голову даю: река все еще перекрыта выше Третьего Порога. И дальше Треша нам не пробраться. Хотя для меня и это достаточно далеко.
— Учитывая, что продолжать путь пешим ходом ты не согласен, — заметил Корди.
— Не-ет, он помнит, что его ждет в Джии-Зле, — сказал Нож. — У ростовщиков чувства юмора нет.
Две недели занял путь до Каторца, города чуть ниже Первого Порога. Копченого с Радишей друзья за это время почти не видели. А команда чертовски наскучила им. То была самая угрюмая банда речников на всем белом свете. Все они приходились друг другу отцами, сыновьями, дядьями и братьями, и им просто нельзя было давать воли. Радиша не позволяла даже остановок на ночь: кто-нибудь мог проболтаться, вследствие чего весь белый свет узнал бы, кто путешествует по реке без всякой охраны.
Это ранило чувства Лозана сразу с обеих сторон.
Первый Порог являл собою препятствие лишь для тех, кто поднимался вверх по реке. Течение здесь было слишком быстрым для парусов и весел, а отмели — слишком редки и топки для бурлака. Радише пришлось оставить баркас в Каторце с тем, чтобы команда дожидалась их возвращения, и восемнадцать миль до Дадица, города, лежавшего за порогом, они проделали пешком.
По дороге Лозан с тоской глядел на несущиеся вниз по течению барки и ворчал.
Нож с Корди лишь посмеивались над ним.
Для плавания ко Второму Порогу Радиша наняла другую лодку. Здесь они с Копченым перестали прятаться ото всех. Она посчитала, что так далеко от Таглиоса их вряд ли кто-нибудь узнает. Первый Порог все же был четырьмястами восемьюдесятью милями севернее.
