И все будут счастливы…" Он словно ребенок солнечному лучу радовался каждому черному камню, вытягиваемому караванщицами, с трудом сдерживая свои чувства, тая их от чужих глаз. И, все же, улыбка не сходила с его губ, когда он забирал из их рук жребий.
С каждым новым мгновением он все больше и больше успокаивался и уже мысленно благодарил бога судьбы за то, что Тот внял его мольбам.
Вот, рядом с ним остались лишь две девушки, одна из которых уже вытянула свою судьбу. Казалось, все, все осталось позади.
И тут к ним подошел тот самый воин-торговец, которого хозяин каравана отправлял за странницами снегов. Он вел за собой светловолосую девушку, которая, мрачнее тучи, двигалась с неохотой, упираясь. Ее искривленные обидой губы были упрямо поджаты, брови нахмурены.
– Мати! – сорвавшись с места, рванулся к ней хозяин каравана.
– Что! – скользнув по нему настороженно-злым взглядом, гневно бросила та. Она говорила с отцом без хотя бы намека на почтение, которого достоин любой взрослый.
– Горожане просили, чтобы мы…
– Нет! – вскрикнув, та зажала руки. – Я не хочу ничего слышать! Мне нет дела до них!
– Милая… – попытался было заговорить с ней служитель, стараясь вложить в свой голос весь покой, который был в его душе.
Но девушка лишь гневно взглянув на чужака, процедила сквозь сжатые губы:
– Я тебе не милая!
– Прости, – он был сама благожелательность, не обращал внимания на нескрываемую грубость. – Прости меня. Я не хотел тебя обидеть.
– Я не обижаюсь! Вот еще! – фыркнула та.
Пусть дочь хозяина каравана продолжала глядеть на служителя диким зверем, он сделал первый шаг к своей цели: девушка заговорила с ним. Теперь оставалось убедить ее выслушать то, что он собирался ей сказать.
– Мы…
– Я не хочу! – прервал его резкий возглас караванщицы. – Не хочу ни с кем говорить! Хватит! Наговорилась!
– Мати! – с укором взглянул на нее отец, но в этот миг дочь явно была не способна ничто понимать, ничто слышать.
– Оставьте меня все в покое! – она хотела броситься бежать, прочь, но отец не позволил ей, удержал, схватив за плечи.
– Постой. Послушай меня! Эти горожане совершают обряд жребия. Мы согласились участвовать в нем…
– Папа! Как ты мог! – взмахнула руками девушка. Ее лицо исказилось обидой, нахлынувшей всю душу словно снежный ком. Из глаз хлынули слезы.
– Мати…
– Я…Я… Ты предал меня! Уже второй раз! Все вы предали!
– Мати… – Атен виновато взглянул на служителя. Его растерянный взгляд говорил:
"Прости. На нее что-то нашло…" -Ну что тебе! – проговорила та, размазывая ладонью по лицу слезы, оставляя грязные разводы. -Хочешь, чтобы я тоже вытянула этот жребий? – ее голос зазвучал резко, даже как-то… истерично, что ли.
– Дочка, в этом ведь нет ничего опасного, – стремясь успокоить ее, начал объяснять тот. – Самое плохое, что может случиться, это тебе не достанется драгоценного камня, который горожане дают всем, вытянувшим добрый жребий. Но до сих пор всем везло…
– А мне не повезет! – глянув на него из-под насупленных бровей, проговорила та.
Было видно, что она не испытывала ни тени сомнения, что так оно и будет.
– Ну и ничего страшного! Подумаешь! – заговорил с ней Евсей. – Смотри, – он взял с ладони брата один из тех камней, которые тот еще не успел пристроить в карман.
– Он стоит целого состояния. А у нас их уже четыре дюжины. Или даже больше того.
Я давно сбился со счету. Это значит, что с караваном будет все в порядке, что мы сможем купить повозки, даже не только грузовые,но и жилые, и…
– Я так и знала! – Мати не говорила, она кричала. – Эти камни, они вам дороже меня!
– Служитель, – летописцу было больно смотреть на племянницу. Он не мог видеть ее такой, это было выше его сил. – Нельзя ли сделать исключение?
– Раз девочка так не хочет этого… – поддержал брата Атен. Он смотрел на горожанина, не просто ожидая ответа, но надеясь на определенный.
Оба караванщика знали, что обряд – такое действо, которое если начинается, то не завершится, пока не дойдет до конца, до своей цели. И если целью этого обряда было помочь странникам снегов оправиться после несчастья потери, приключившейся с ними на подступах к города, то она уже была достигнута. Конечно, каждый торговец был подвержен приступам жадности, которая не дает остановиться на пути к прибыли. Но эта страсть ведь не главное. А раз так…
– Нет, – качнул головой служитель. – Простите.
Атен заглянул в глаза дочери, которая, перестав вырываться, стояла, глядя куда-то в сторону из-под выбившихся из косы прядей, которые прикрыли лицо словно тени.
– А если… – он на миг задумался, поджал губы, а затем продолжал: – Если бы мы вернули все, все эти камни… Тогда…
– Атен! – Евсей качнул головой, осуждая брата.
– Я понимаю, – тот огляделся вокруг, скользнул взглядом по притихшим караванщикам, которые не понимали, что в этот миг двигало их хозяином, когда вокруг не было видно и тени опасности, которая могла бы заставить его остановиться и даже повернуть назад. Однако же ни шепотом, ни каким восклицанием не выразили своего недовольства.-Я понимаю, – повторил мужчина, – что эти драгоценности принадлежат всему каравану. И что я не могу внести в казну стоимость всех этих камней, у меня просто нет таких средств. Но…
– Ты не понимаешь! – прервал его летописец. – В обряде нельзя останавливаться!
Пути же назад и вовсе нет!
– Прости, караванщик, но это действительно так.
– Пока тот не дойдет до цели – да! Но потом… Нет смысла вести его и дальше. А этот обряд…
– Караванщик, ты говоришь так, словно тебе известна его цель.
– А это не так? – воззрился на служителя Атен.
Тот качнул головой.
– Но мне казалось, вы хотите… Ладно, – Атен качнул головой. Он умолк, не продолжая, не видя смысла говорить того, что было заведомо неверным. – И в чем же состоит эта цель?
– Прости, но я не могу этого сказать.
– Странно! – удивился летописец. – А я всегда считал, что как раз цель обряда должны знать все, участвующие в нем. Иначе все бессмысленно.
– Этот обряд другой… Поверь мне, караванщик, так будет лучше. Все равно теперь уже поздно что-либо изменять.
– Но…
– Оставь, Евсей, – Атен положил руку на плечо брату, останавливая его. – Этот человек знает, что делает… Дочка, – потянул он за руку девушку. – Давай же, вытяни жребий. Пусть все останется, наконец, позади. И твоя душ успокоиться.
Поверь мне, так всегда бывает – оставаясь позади, страх теряет смысл и угасает навсегда. Милая… – он был готов уговаривать ее, убеждать, даже упрашивать. Но ему не пришлось.
Девушка не стала больше ни спорить, ни канючить, ни плакать, согласилась даже быстрее, чем можно было ожидать.
