Каширский на миг замолк, не то затем, чтобы перевести дыхание, не то ожидая возражений. Но Надя молчала, и Каширский заговорил вновь:
— В ваших силах, госпожа Чаликова, разомкнуть этот зловещий порочный круг. Только одна вы способны обернуть силы зла на служение добру. Я бы и сам присоединился к вам, но тяжесть совершенных мною злодеяний не дает мне обратиться в сторону света. Мое положение очень трудное — я вынужден противостоять тьме, будучи частью этой тьмы, и это сковывает меня по рукам и ногам. А вы, Надежда — вы совсем другое дело…
Надя слушала быстрый говор Каширского, пытаясь уловить смысл его речи, но это было чем дальше, тем труднее, хотя вроде бы говорил он простые и разумные вещи, и к тому же почти без обычных своих псевдонаучных «наворотов». Надежда понимала одно — Каширский говорит искренне и оттого так путано.
И когда Каширский, словно бы выговорив все, что накопилось на душе, стремительно и не оглядываясь пошел прочь, Надя ощутила чувство огромного облегчения. Некоторое время она стояла посреди улицы, бездумно сжимая кинжал, но потом, опомнившись, спрятала его в сумку и медленным шагом двинулась вперед.
* * *
Когда Василий переступил порог Храма Ампилия Блаженного, огромного собора, построенного еще при царе Степане, он увидел множество людей, среди которых было немало священнослужителей и Государевых сановников. Чуть поодаль толпился простой народ. Подойти поближе к отпеваемому из-за многолюдства не было никакой возможности, и Дубов мог только увидеть, что гроб был закрыт — наверняка из-за следов нечеловеческих пыток, которым злодеи подвергли отца Александра.
Заметив среди мирян пожилого человека в рясе, Дубов незаметно подошел к нему:
— Извините, батюшка, что тревожу вас в столь скорбный час. Нет ли здесь отца Иоиля? Ну, того, кто был священником на Сороках до отца Александра.
Дубов и сам толком не знал, зачем ему понадобился отец Иоиль. Но надо же было с чего-то начинать расследование?
— Отец Иоиль — это я, — дотронувшись до седой бородки, с легким поклоном ответил священник. — Чем могу служить?
— Видите ли, отец Иоиль, я был другом покойного Александра Ива… отца Александра, — тихо заговорил Дубов. — И теперь…
— Понимаю, — кивнул отец Иоиль и незаметно отвел Василия в сторонку, за мощную колонну, поддерживающую высокий свод храма. — Здесь мы не будем никому мешать. Уважаемый… Простите, как ваше имя-отчество?
— Савватей Пахомыч, — чуть замявшись, ответил Дубов. Именно таким именем-отчеством он пользовался в прошлом году в Новой Мангазее
— И вы, почтенный Савватей Пахомыч, не очень доверяя нашим государственным сыскарям, собираетесь сами доискаться до истины?
Василий чуть заметно вздрогнул — старый священник словно читал его мысли.
— Напрасно, сын мой, напрасно, — чуть возвысил голос отец Иоиль, как показалось Дубову — нарочно для неприметного господина в неприметном кафтане, вдруг оказавшегося по другую сторону колонны. — Никто не сомневается, что злодеи будут найдены и наказаны со всей строгостью, — назидательно продолжал отец Иоиль. — Только что перед вами тут побывал Государь, он отдал последний долг покойному и сказал, что самолично проследит за ходом расследования.
— Ну, коли сам Государь… — развел руками Василий.
— Вы знаете, Савватей Пахомыч, наш Государь очень близко принял к сердцу то, что произошло с отцом Александром, — уже тише продолжал отец Иоиль. — Он даже предложил нашему церковному руководству подумать о том, чтобы сопричислить отца Александра к сонму Святых Великомучеников.
Василий кивнул, как бы принимая сказанное к сведению.
Видимо, решив, что больше ничего толкового не услышит, неприметный господин отошел от колонны. Василий уже хотел было задать отцу Иоилю какой-то вопрос по существу дела, но тут в храм буквально влетел человек в кафтане стрельца и, подскочив к высшему церковному руководству, что-то стал говорить, размахивая руками совсем неподобающе времени и месту.
— Это наш Святейший Патриарх Евлогий, — пояснил отец Иоиль. — Господи, что там еще стряслось?
Выслушав беспокойного стрельца, Евлогий поднял руку, и отпевальный хор смолк.
— Право же, и не знаю как об этом объявить, — растерянно заговорил Патриарх, — но и скрывать не имею права. Только что мне сообщили, что… В общем, врагам Бога и людей показалось мало зверски убить пастыря, так они еще и разрушили Храм Всех Святых на Сорочьей. Пожалуйста, продолжайте, — обратился он к священнику, отпевавшему отца Александра, — а я должен отбыть на место злодеяния.
Сказав это, Евлогий и другие иерархи чинно потянулись к выходу.
— Это что-то немыслимое, — смертельно побледнев, прошептал отец Иоиль. — А я там всю жизнь прослужил…
«Надя!» — мелькнуло в голове Василия. Он прекрасно понимал, что раньше или позже Чаликова неминуемо окажется на Сорочьей улице.
— Я должен идти туда, — твердо заявил Василий. — Отец Иоиль, вы не подскажете, как отсюда скорее попасть на Сорочью?
— Пойдемте вместе, — ответил священник.
Однако почти на выходе Василий услышал позади себя голос, показавшийся ему знакомым:
— Господин Дубов?
Василий вздрогнул, но поняв, что уже этим наполовину выдал себя, непринужденно обернулся. Перед ним стоял купец Кустодьев.
— Ах, простите, обознался. Что поделаешь — плохая память на лица. Но со спины — вылитый Василий Николаич. И голос, как у него…
Боковым зрением Василий заметил, как отец Иоиль скромно отошел в сторонку, будто бы разглядывая икону слева от входа.
«Неужели мазь не сработала?» — забеспокоился Дубов. Он вынул из внутреннего кармана зеркальце, позаимствованное у Нади, и украдкой погляделся — нет, лицо было «не свое».
— Ну, раз вы не Дубов, то извините, — проговорил Кустодьев.
— Нет, отчего же, — решился Василий. — Вы отнюдь не обознались, любезнейший господин Кустодьев. Я действительно Дубов, хотя… Ну, вы понимаете.
— Понимаю, понимаю, — понимающе понизил голос почтенный купец. — Я бы и не стал с вами заговаривать, кабы не имел к вам весточки от некоей известной вам особы…
— Надеюсь, все в порядке? — тихо спросил Дубов.
— Ну, разумеется, — кивнул купец. — Известная вам особа благополучно достигла Замошья и просила передать вам, любезный Василий Николаич, благодарность и привет… Но я вас, кажется, задерживаю? — спохватился Кустодьев. И резко погрустнел: — Я ведь тоже знавал отца Александра, хоть и не так близко. А когда моя Федосья Никитична услышала о том, что произошло, то сознание потеряла, и даже теперь еще не совсем здорова…
