Вверх по долгому склону, здоровая рука цепляясь за размокшую землю, вытягивала её. Каждый раз наступая и скользя, она подвывала и скрежетала каждая мышца.
Чёрный дождь стекал с черных ветвей, барабанил по опавшей листве, заползал сквозь волосы и пихал их в лицо, сочился под ворованную одежду и приклеивал её к изъязвлённой коже.
— Ещё шаг.
Она должна уйти подальше от койки, и от ножей, и от того обвислого, белого, пустого лица. Того лица, и ещё одного, в зеркале.
— Ещё шаг… ещё шаг… ещё шаг.
Чёрная почва качаясь, плыла мимо, её рука бороздила жидкую грязь, касаясь корней деревьев. Она шла за отцом, а он толкал плуг, давным давно — рука бороздила перевёрнутую землю, нащупывая камни.
Что бы я без тебя делал.
Она стояла на коленях возле Коски в холодном лесу, ожидая засаду, в нос набивался тот сырой, свежий запах деревьев, сердце лопалось от страха и восторга.
Внутри тебя сидит дьявол.
Она думала о том, что было нужно, и только поэтому всё ещё шла, и воспоминания неслись, обгоняя её неуклюжие сапоги.
С террасы, и давайте на этом закончим.
Она остановилась, встала наклонившись, вытрясывая выдохи пара в мокрую ночь. Без понятия — откуда вышла, где шла и как далеко она забралась. Сейчас важно не это. Она опёрла спину о тонкий побег, поддевая здоровой рукой пряжку на поясе и пихая её тыльной стороной другой руки. Это заняло у неё целую эпоху зубовного скрежета — наконец раскрыть проклятую штуковину. Ну по крайней мере ей не пришлось стаскивать с себя штаны. Они свалились с костлявой задницы и безобразных ног сами, под собственным весом. Она на миг задумалась, гадая, как будет надевать их обратно.
За один раз только один бой, писал Столикус.
Она вцепилась в низко растущую ветку, скользкую от дождя, протолкнула себя под ней — правая рука бережно лежит на мокрой рубашке, дрожат голые колени.
— Давай же, — шипела она, пытаясь расслабить затвердевший мочевой пузырь — Если тебе нужно выйти, просто выходи. Просто выходи. Просто…
Она облегченно зырычала, брызги мочи на пару с дождём падали в грязь, стекая вниз по холму. Правую ногу ломило сильнее, чем когда либо до этого, истощённые мышцы подёргивало. Она сморщилась, пытаясь подвинуть руку вниз по ветке и перенести вес на другую ногу. В тот же миг ступня выскользнула из под неё и она полетела навзничь, ухнув на вдохе. Все мысли заслонило пронзительное воспоминание о падении. Она прикусила язык, когда её голова шлёпнулась в грязь, проехала шаг или два, молотя по земле, и плюхнулась в мокрую, набитую гнилыми листьями впадину. Штаны обмотались вокруг лодыжек. Она лежала под стуком дождя и плакала.
Это была несомненно чёрная полоса в жизни.
Она ревела как ребёнок. Беспомощно, безрассудно, отчаянно. Рыдания давили, не давали дышать, сотрясали искорёженное тело. Она не помнила, когда плакала последний раз. Быть может никогда. Бенна наплакался за обоих. Теперь же вся боль, весь страх и всё прочее, накопившееся за дюжину чёрных лет, стало течь со сморщенного лица. Она валялась в грязи, и терзалась всеми своими потерями.
Бенна умер, и всё доброе в ней умерло вместе с ним. То, как они друг друга смешили. То взаимопонимание, что складывалось всю прожитую вместе жизнь. Он был домом, семьёй, другом и большим чем это — и всё сразу погибло. Его жизнь прервали не задумываясь, как затушили простую свечку. Уничтожили её руку. Лишь жалкий, ноющий остаток прижимался к её груди. Всё что она делала раньше — вытаскивала меч, держала перо, обменивалась крепким рукопожатием — всё сокрушил сапог Гоббы. Всё как раньше она ходила, бегала, ездила верхом — всё разлетелось вдребезги о горный склон под замком Орсо. Её место в мире, её десятилетний труд, творение из собственного пота и крови, всё за что она боролась и страдала — развеялось как дым. Всё для чего она жила, на что надеялась, о чём мечтала.
Мертво.
Она с трудом подтянула ремень, вместе с ним потащив опавшие листья, и туго его затянула. Напоследок всхлипнула. Затем отсморкнула сопли и вытерла замерзшей рукой из под носа остатки. Той жизни, что у неё была, не стало. Той женщины, которой она была, не стало.
То, что сломано — не зарастёт. Но плакать об этом не было смысла.
Она поднялась на колени, молча дрожа в темноте. Тех вещей не просто не стало, их у неё украли. Её брат не просто умер, его убили. Забили, как скотину. Она заставила искорёженные пальцы сжиматься, пока они не сложились в дрожащий кулак.
— Я убью их.
Она заставила себя снова увидеть их лица, одно за одним. Гобба, жирный боров, расслабленно стоявший в тени. Пустая трата годного мяса. Её лицо вздрогнуло, когда она увидела сапог, топчущий её руку и ощутила, как дробятся кости. Мофис, банкир, чьи холодные глаза рассматривали труп её брата. Обеспокоенно. Верный Карпи. Человек, год за годом живший вместе с ней, евший вместе с ней, вместе с ней сражавшийся. Мне вправду жаль. Она видела как заносится его рука, готовая проткнуть её и ощутила занывшую рану в боку, надавила туда сквозь мокрую рубашку и стала расковыривать пальцами, вперёд и назад, пока рана не стала жечь, как сама ярость.
— Я их убью.
Ганмарк. Она видела его расслабленное, усталое лицо. Вздрогнувшее, когда его меч рассёк тело Бенны. Вот так вот. Принц Арио, развалившийся в кресле, покачивает бокалом вина. Его нож режет шею Бенны, кровь пузырится между пальцев. И Фоскар. Я не буду принимать участия в этом. Но того что было, его слова не изменили.
— Я их всех убью.
И Орсо, последний. Орсо, за кого она дралась, сражалась и убивала. Великий герцог Орсо, владыка Талинса, тот кто из-за слухов решил их уничтожить. Убил её брата и переломал её за просто так. Из за страха, что они займут его место. Её челюсть заныла — слишком сильно она стиснула зубы. Она ощущала его по-отечески лежащую на плече руку и трясущаяся плоть покрывалась мурашками. Она видела его улыбку, слышала его голос, эхом отдававшийся в разбитом черепе.
Что бы я без тебя делал?
Семь человек.
Она подняла, подтащила себя, закусив воспалённые губы, и шатаясь, побрела по темному лесу. Вода капала с лица и с переплетённых с травой волос. Боль буравила её ноги, её бока, руку и голову, но Монза только крепче впивалась в губу и заставляла себя идти.
— Я их убью… я их убью… я их убью…
Можно было и не произносить. С нытьём покончено.
* * *
Старая дорога заросла почти до неопозноваемости. Ветви стегали ноющее тело Монзы. Кусты ежевики цепляли ноющие ноги. Она протиснулась сквозь просвет в переросшей живой изгороди и хмуро уставилась на то место, где родилась. Хотелось бы ей быть в силах заставить неподатливую землю дарить жизнь зерну, также как сейчас та вынашивала тернии да крапиву. Верхнее поле покрыто низкой сухой порослью. Нижнее — всё заросло вереском. Остатки прежнего жилого крестьянского дома печально выглядывали из-за края леса. Она печально поглядела в ответ.
