Вильгельм с церковью не бывал особо близок, лбом на службах в пол не бился, за что на него иногда искоса посматривали отцы-духовники. Но и против ничего не имел. Нормальные отношения, нормальное восприятие нынешних реалий: человек — посредник — Бог. Вопросы о принадлежности попов к колену Левгия не задавал никогда. Почему-то чистота крови в получении церковного сана соблюдалась менее жестко, нежели при становлении рыцарем. Ну, так это было их внутреннее дело.
Однажды по своей прихоти принц отправился со знакомым инквизитором на акцию, которая была вполне заурядной: ведьма, так ее растак, творит непотребства. Побегали они по лесу, изловили мадам — неприятную такую, злословящую, брызгающую слюной. Привели к заказчику — оказалась не та.
Той была другая дама, очень миловидная, которая и по лесу-то не бегала. Жила себе, занималась хозяйством, даже в церковь вместе со всеми ходила. Вот только видели ее, что сидит она на камне и песни поет. Хороший у нее голос — заслушаешься. И слова в песнях — одно к одному, только никто не понимает. Кельты такие же пели. Но дело не в том, дело как раз в колдовстве.
Камень, на котором дама эта посиживала — и не камень вовсе. Другие камни стоят себе, в землю погружаются, мхом зарастают — мертвая сущность, чего с них взять? А этот — шевелится. Не очень заметно, конечно, но, говорят, уже на локоть с места своего сдвинулся, где раньше стоял.
Пошли проверить — большой такой валун, забраться на него и вдаль смотреть. Вильгельм и залез, потому что прочие опасались. Дело под вечер, а камень не холодный. И знак на нем начертан, весь полустертый. Удобно на таком булыжнике сидеть, покойно становится. Попробовал он и песню спеть, да все вокруг смеяться начали, а женщина та, колдунья, громче всех. И камень, вроде бы, остался стоять, ка вкопанный. Тогда даму эту попросили показать, как это делается.
Она не отказалась, песню спела, все слушали и думали, каждый про себя, какие же мы убогие, не видим дальше своего носа! Но камень не пошевелился. «А что же вы хотите?» — удивилась женщина. — «Его движение и не заметишь сразу, разве что через месяц или даже год». «Так и чего же ты на валуне этом сидишь?» — удивился инквизитор. «Так и мать, и бабушка моя и ее бабушка здесь посиживали», — пожала та плечами. — «И другие женщины тоже. Спокойнее на душе становится, усталость притупляется. А песню споешь, так и вовсе, словно ангел над головой пролетел».
Поп местный возмутился, возмутились чуть погодя и прочие присутствующие. «Сжечь колдунью!» — потребовала возмущенная общественность. «Как это сжечь?» — удивился Вильгельм. Ему сразу же доброжелатели начали объяснять: собрать поленницу сухих дров, в середину кол, желательно железный, чтоб не сгорел, приковать к нему цепями колдунью, полить маслом — и поджечь. Вся колдунья, разумеется, не сгорит, но то, что останется, можно в землю зарыть — уж точно, не выберется. «Зачем?» — еще более удивился принц. «А чтоб знала!» — ответили ему.
Испуганную женщину, конечно, никто казнить не стал, но и инквизитор, да и Вильгельм напросились к ней на постой. Была у старшего товарища в этом какая-то корысть, да и переночевать заодно.
Уже засыпая в отведенном ему углу, соответствующему его положению — то есть на хозяйской перине — Вильгельм слышал обрывки разговоров, что вели между собой хозяйка и не самый желанный в мире гость. В основном, конечно, говорила женщина, инквизитор же только задавал вопросы.
«Некоторые камни — это словно макушки голов, погруженных в землю», — вполголоса вещала дама.
«Хр-хр», — что-то отвечал ее собеседник.
«Думаю, что этими макушками нам внимают те далекие люди, что ушли от нас в землю».
«Умерли, что ли?» — на этот раз голос инквизитора оказался вполне понимаемым.
«Упокоились», — согласилась женщина. — «Они и двигают эти камни. Если захотят, либо просто так».
На этот раз наставник принца говорил долго, но ни черта не понятно. Вильгельм даже заснул под плавно льющееся бормотание. А потом проснулся.
«Pää — это голова, как говорят. Вот и произошло название pääsial — Пасха[20]. У нас теперь праздновать пытаются непонятно как и непонятно что. Нет-нет!» — женщина словно попыталась поправить нечаянно вырвавшееся слово. — «Все понятно, все хорошо и правильно. Воскресенье Иисуса, светлый праздник, радость приносит. Но ведь он и до Христа был, этот праздник. Просто его казнили в самый канун».
Опять что-то проговорил инквизитор.
«Вот тебе нате — рыба в томате», — подумал Вильгельм. — «А у нас вовсе даже Easter[21] называют. С чего бы это?» И снова заснул, на этот раз до самого утра.
Когда они уходили восвояси, то женщина к удивлению принца простилась с инквизитором, как с очень хорошим, можно даже сказать — близким знакомым. Вильгельму же она шепнула на ухо одно пожелание. Да не просто, а с умыслом. Знала, ведь, что он наследник английского престола — как тут удержаться, чтоб память о себе не оставить?
«Ваше высочество», — сказала она. — «Вы простите меня великодушно. Вам, как человеку пытливому и любознательному, мне бы хотелось сказать: «The first casualty of war is truth»[22]. Остерегайтесь убивать Правду».
Вильгельм пожал плечами и откланялся. Как в наше суровое время можно не воевать? Кругом враги, расслабишься — сомнут к чертям собачьим.
Когда они отъезжали, народ высыпал провожать. Некоторые даже махали руками, словно воинам-освободителям. Некоторые не махали руками, а стояли неподвижно, сурово насупившись. Поп одновременно и махал, и супился. Он выражал чаянья всех прихожан, ну а прихожане: кто — сожалел, что сорвалось развлечение по сжиганию ведьмы, кто — радовался, что все так вышло.
Вильгельм обратился к инквизитору: «Чего это она про войну завела разговор?».
Тот не стал уточнять: кто сказал, да когда сказал? Просто ответил чрезвычайно сложными словами: «Ваше величество, чем больше мы воюем, тем дальше от истины двигаемся. Вам без войны, конечно, обойтись не удастся. Но и к Правде вы неравнодушны. Так что ищите ее, пока есть такая возможность. Потом будет уже некогда».
«Отлично», — сказал принц. — «Это мода такая — наговорить всякого, чтоб было непонятно?»
«Ах, оставьте, Ваше величество», — вздохнул наставник. — «Понимать — понимаю, вот на язык слова не идут. Пес его знает, как еще объяснить-то».
«Так кто-то может объяснить?» — не унимался Вильгельм.
«Дама эта говорила, что живет где-то в «Забубении» некая Silent Lucidity[23], вот она — может, у нее, брат, не забалуешь».
Думал, поди, что отстанет принц с расспросами. Но тот не отстал. Через несколько недель инквизитор все-таки выдал: «Забубения» — это земля Вагрия, а «Молчаливое ясновидение»[24] — это Баба Яга. Шабаш. Больше — нет информации, меньше — тоже.
