— Очень остроумно, — вставил Эрлайл.
Барон, не слушая родича, быстрым движением влил в глотку полкубка вина и продолжил диктовать:
— «Не забывай, смерд в золоченых шпорах, что твои предки явились в эту страну волей короля как прислужники и управляющие монарших поместий, а краем…» — Фэдмар перевел дух, сунул кубок виночерпию и снова завел: — «А здешним краем тогда владели мои предки, благородные Игморы…»
Отфрид слушал, не отвлекаясь, — в пьяной речи отца ему чудилось нечто истинное, настоящее. Нечто такое, что таилось под спудом и наконец рвется наружу. Вот оно, то самое — Игморы должны владеть этим краем!
А барон не останавливался, диктовал и пил одновременно — до тех пор, пока не добрался до подписи:
— «Фэдмар, барон Игмор и прочая, и прочая, твой, шелудивая ты собака, природный господин!» — Потом хрюкнул, отобрал у писаря листок, сунул в карман, а грамотея заставил выдуть залпом чашу вина — заслужил, хорошо написал, правильно.
Писарь исполнил долг вассала с примерным тщанием — выпил и тут же свалился. Фэдмар пнул храпящего слугу сапогом, велел унести и провозгласил новый тост:
— За верных слуг!
Вассалы восторженно заорали, польщенные. Пир продолжался…
В этот раз юный баронет пил осторожно, понемногу, так что покинул стол вместе со всеми…
Наутро отец, отыскав в кармане смятый листок, перечитал и скорбно кивнул:
— Правда! Все, от первого до последнего слова, — правда!
Потом кинул пергамент в камин и, сопя, прижимал к прогоревшим углям кочергой до тех пор, пока листок не превратился в ком черной ломкой грязи.
* * *
Удвин Эрлайл гостил в Игморе неделю. Несколько раз, в перерывах между пьянками, родичи обсуждали дела. Фэдмар планировал отобрать у Лоренетов, ослабленных потерей главы семейства, сеньоральные права на Трибур — маленький городишко, тот самый, куда Игмор возил сына к портному. В здешнем нищем краю Трибур с его рынком и ежегодной ярмаркой считался самым доходным леном, владение им делало Лоренетов первыми среди местных дворян. Удвин дал барону ряд советов и обещал содействие, если дойдет до открытого конфликта. Разумеется, взамен Фэдмар посулил, что поделится доходами с города.
Отфрид внимательно следил за дядей и в конце концов пришел к выводу, что тот лишь притворяется хладнокровным созерцателем, а на самом-то деле так же алчен, как и отец. Просто ему не хватает отцовского задора и упрямства. Возможно, виной всему телесная слабость? Время от времени дядю одолевал кашель — Удвин бледнел, покрывался испариной и прижимал к губам платок. Хотя Эрлайл старался скрыть, насколько возможно, свой недуг, видно было — он очень нездоров.
Когда дядя Удвин собрался уезжать, Фэдмар вышел проводить гостя во двор замка. Напоследок кузены обнялись, барон дал знак опустить мост и взошел на стену — поглядеть, как отъезжает гость. Отфрид следовал за отцом. Облачко пыли, похожее на клок серой ваты, медленно удалялось по петляющей среди полей дороге. Барон бросил:
— Наш единственный родич.
— А почему?
— Так уж вышло. Когда-то давно твою пра-пра-пра… не помню в какой степени прабабку выдали за Эрлайла. Баронессы Игмор не живут долго — старинное проклятие тяготеет над нашим родом. И рожают наши жены мальчишек. Единственный раз родилась девочка — ее и выдали за Эрлайла. С тех пор Игморы берут жен только из этого, родственного, семейства. Вроде бы таким образом удается ослабить действие древней напасти, фамильного проклятия, тяготеющего над нашим домом. В общем, мы в родстве с Эрлайлами и более ни с кем. Не знаю, верить ли в проклятие, но и твоя мать умерла молодой… Да…
— Ты любил ее? — Отфрид осмелился задать вопрос, который постоянно его мучил.
— Она была хорошей женой, — вздохнув, сказал Фэдмар, — и хорошей баронессой Игмор. Все-таки Эрлайлы понимают, что это значит — принадлежать к нашему клану. Есть в них такое… достоинство.
— Но все же? Любил?
— Игморы никого не любят, сынок. — Барон положил руку на рыжие кудри Отфрида, но быстро убрал ладонь. — Помнишь наш девиз? «Я выше всех!» Мы никого не любим и никого не боимся.
— Но отец, я ведь люблю тебя… — робко протянул Отфрид.
Барон не ответил, запустил пятерню в бороду и склонил голову.
— Если тебя интересует история рода, — переменил он тему, — я покажу тебе пару книг. Полистай — может, отыщешь кое-какие ответы.
Прах, поднятый копытами коней Эрлайла и оруженосца, осел, всадники пропали вдали. Барон, тяжело вздыхая и поглаживая бороду, повел сына в комнатушку, служившую библиотекой. Там на покрытых пылью полках стояло два десятка книг. По виду переплетов легко было заключить: библиотекой давно не пользовались. Больше паутины, чем здесь, Отфрид видел лишь в замковой часовне.
Фэдмар провел толстым пальцем по корешкам, посыпалась пыль. Наконец барон выбрал одну книгу, отряхнул и сунул под мышку.
— Эту тебе читать рановато, а остальные погляди.
Отфрид задумался — как раз на той книге, что отец ему не дает, на металлической застежке выгравировано: «История Игморов».
— А когда мне будет позволено прочесть эту? — поинтересовался мальчик.
— Как только я помру, бери и читай, — отрезал барон. Заметив, что сын обиделся, добавил несколько мягче: — Когда прочтешь, сам поймешь, почему я так говорю. Мой папаша, земля ему пухом, тоже когда-то сказал мне, чтоб я не смел прикасаться к этой книжке. Считай, что такова родовая традиция. Мы, Игморы, уважаем обычаи.
* * *
Борьба за право обирать Трибур длилась три года. Фэдмар действовал в своей обычной манере, подобно волку, загоняющему оленя, — серия мелких укусов, непрерывно, безжалостно, пока жертва не ослабеет и не откажется от борьбы. Теперь, когда старший Лоренет пал и возглавлявшаяся им коалиция мелкопоместных дворянчиков распалась, барон перестал опасаться и чаще устраивал набеги. На деньги, уплаченные в качестве компенсации сеньорами, устроившими засаду, он нанял больше солдат и с удвоенным усердием терроризировал округу. С другой стороны, он всячески щадил трибурцев. Время от времени встречался с выборными из городского совета и нашептывал им, как было бы здорово общине сбросить ярмо зависимости от негодных Лоренетов, притесняющих город, и зажить, пользуясь благами самоуправления. Эти слова никого не удивляли — трибурцы не чуяли ни малейшего подвоха, так как полагали, что Игмор стремится только лишь ослабить старинного врага. Новый сеньор Лоренет, сын прежнего, унаследовал отцовский вялый, нерешительный нрав и не осмеливался открыто чинить отпор проискам барона. Прибегать к покровительству графа Оспера он тоже не решался — его светлость был сердит на вассалов из-за неуклюжих действий покойного Лоренета с союзниками.
