Прежде других на птицу набросились, выскочив из-за укрытия, Дарник и Тоф — первый с топором, второй с обоюдоострым мечом — и начали наносить ей удар за ударом по извивающемуся хвосту. Лес огласился криком птицы. Она выбросила в воздух огненный столб и стала цепляться когтями за суглинистую лесную почву.
— Осторожно, она разворачивается! — крикнул Шелк.
Птица-дракон устрашающе развернулась, хлопая гигантскими крыльями и взметая в воздух землю своим хвостом. Но Дарник и Тоф уже ретировались под прикрытие деревьев. Чудовище развернулось и принялось осматривать поляну горящими глазами, а в этот момент Шелк подскочил к ней сзади со своим коротким драснийским мечом и стал наносить ей удар за ударом в основание хвоста. Когда же птица развернулась, чтобы противостоять его нападению, он скрылся за деревьями.
И тогда на поляну снова выступил Эрионд. Без тени страха на лице, преисполненный решимости, он вышел из-за деревьев и бросился к злобному чудовищу.
— Чего тебе нужно? — спросил он хладнокровно. — Ты же знаешь, что не место и не время для этого.
Птица-дракон, казалось, вздрогнула при звуке его голоса, и ее горящие глаза глянули настороженно.
— Чему быть, того не миновать, — самым серьезным тоном продолжал Эрионд. — Этого никто из нас не избежит, и ты ничего не добьешься своими глупыми выходками. Так что лучше улетай. Мы не хотим тебе зла.
Птица вздрогнула, и Гарион внезапно понял, что она не только удивлена, но и напугана. Но тут она как бы постаралась прийти в себя. Издав злобный клекот, она выпустила из раскрытого клюва огромную струю пламени, стараясь поглотить Эрионда, который даже и не попытался отскочить в сторону.
Гарион напрягся до последнего нерва, каждая частица его тела рвалась на помощь Эрионду, но он обнаружил, что не может сдвинуться с места. Он стоял, сжимая в руке меч, неподвижный, не в силах помочь.
Когда струя пламени иссякла, взорам странников предстал Эрионд, целый и невредимый, с выражением сожаления и решимости на лице.
— Я надеялся, что нам не придется прибегать к таким вещам, — обратился он к птице, — но ты не оставляешь нам выбора. — Эрионд вздохнул. — Что ж, Белгарион, помоги ей улететь, но, пожалуйста, не причиняй излишнего вреда.
Гарион почувствовал такой прилив радости и возбуждения, словно слова Эрионда вывели его из состояния оцепенения. Он бросился к птице-дракону со своим внезапно запламеневшим мечом и принялся наносить ей удары по незащищенным спине и хвосту. Появился отвратительный запах горелого мяса, птица закричала от боли, размахивая своим громадным хвостом. Гарион продолжал направо и налево рубить Ривским мечом, скорее пытаясь защитить себя, чем нанести урон птице.
Острый меч без труда справлялся с чешуей, мышцами и костями птицы, и через некоторое время Гарион отрубил фута четыре от кончика извивающегося хвоста.
Мощный крик птицы потряс окрестности, к небу взметнулся столб пламени.
Кровь, хлеставшая из ран птицы, попала в лицо Гариону, и он перестал видеть.
— Белгарион! — закричала Полгара. — Берегись!
Белгарион схватился за лицо, чтобы поскорее очистить его от липкой горячей крови. С устрашающим проворством птица-дракон стала разворачиваться, впиваясь в землю когтями и молотя по ней хвостом. Шар на мече Гариона засветился ярким пламенем, голубой огонь передался мечу, он зашипел и задымился, сжигая налипшую на его лезвии кровь. Птица уже приготовилась нанести удар клювом, но отпрянула перед раскаленным мечом. Гарион занес свой меч, и птица-дракон вздрогнула и попятилась.
Она действительно испугалась! По какой-то причине голубой свет меча напугал ее! Издавая крики и пытаясь защитить себя извержениями пламени, она пятилась, заливая поляну кровью из продолжавшего извиваться хвоста. Было что-то явно для нее непереносимое в свечении Шара. Охваченный приливом возбуждения, Гарион снова поднял меч, и жгучий столб пламени сорвался с конца клинка. Гарион стал разить птицу этим огнем в крылья и туловище, раздался треск и шипение. И вот, крича от боли и размахивая гигантскими крыльями, птица обратилась в бегство, цепляясь за землю когтями и поливая ее своей кровью.
Тяжело и неуклюже она оторвалась от земли, прорываясь через верхние ветви деревьев по краю поляны. Оглашая окрестности страшным криком, извергая огонь и дым, поливая землю кровью, она полетела куда-то на юго-запад.
Все молча наблюдали, как удаляется в дождливом небе ее огромный силуэт.
Полгара, мертвенно-бледная, вышла из-за деревьев и подошла к Эрионду.
— О чем ты думал в это время? — до странности спокойным голосом спросила она.
— Не понимаю, о чем ты, Полгара, — ответил Эрионд, действительно удивленный.
Полгара с видимым усилием старалась выглядеть спокойной.
— Слово «опасность» для тебя ничего не значит?
— Ты про птицу? О, она не так уж и опасна.
— Ну да, а когда тебя с головой окутало огнем? — вступил в разговор Шелк.
— А, ты про это? — Эрионд улыбнулся. — Но пламя-то было ненастоящим. — Эрионд обвел взглядом компанию. — Вы разве этого не знали? — спросил он, выглядя несколько удивленным. — Это только одна видимость. Все, что представляет собой зло, — это иллюзия. Мне жаль, если кто-то из вас волновался за меня, но у меня не было времени на объяснения.
Полгара некоторое время смотрела на юношу, предельно спокойного, и затем обратилась к Гариону, еще не остывшему от боя.
— И вы… вы… — Слова не давались ей. — Вы оба… Это невозможно выдержать!
Дарник взглянул на Полгару встревоженно, потом передал свой топор Тофу и обнял ее за плечи.
— Ну, успокойся, — произнес он.
Некоторое время она пыталась сдерживать себя, а потом спрятала лицо на груди Дарника.
— Ну ладно, ладно, Пол, — снова попытался он успокоить ее и повел к шатру. — Вот придет утро, и все покажется не таким страшным, как сейчас.
Больше в эту дождливую ночь Гарион почти не спал. Сердце продолжало колотиться от возбуждения битвы, и он, лежа под одеялом подле Сенедры, вновь и вновь переживал события встречи с птицей-драконом. Лишь к утру он успокоился и смог вернуться к мысли, пришедшей ему в голову в пылу сражения. Ему понравилась битва, которая, казалось бы, должна была напугать его. Именно понравилась. И чем больше он думал об этом, тем отчетливее понимал, что такое с ним происходит не впервые. Еще в детстве это ощущение приходило к нему каждый раз, когда он оказывался в опасной ситуации.
Его сендарийское воспитание подсказывало ему: такое влечение к стычкам и опасностям является, по-видимому, нездоровым алорийским наследием и следует контролировать себя, но он явственно сознавал, что не станет этого делать. Он наконец нашел ответ на этот надоедавший ему вопрос — «почему я?». Значит, он избран для этой трудной, опасной задачи, ибо идеально подходит для ее выполнения.
