Эдвард Дансейни - Благословение пана

– Я часто вспоминаю, миссис Тиченер, – сказал викарий, – ваш рассказ о том, как однажды вечером вы видели мистера Дэвидсона в саду его дома.

– О да, сэр.

– Помнится, он танцевал?

– Так и было, сэр. Он танцевал.

– И вы рассказали об этом соседям.

– Рассказала, но не всем, сэр.

– И после этого мистер Дэвидсон уехал.

– Он сразу же уехал, сэр. На другой день.

– Больше о нем не слышали?

– Я не слышала, сэр.

– Странно все это, миссис Тиченер.

– Очень странно, сэр. И правда, странно.

– Вы рассказали только о том, что он танцевал?

– Только это, сэр. У меня нет привычки наговаривать на людей.

– И все-таки он уехал?

– О да, сэр. Уехал.

– Что ж, танцевал и танцевал себе, – проговорил викарий. – И ничего странного в этом нет.

Когда видишь эти слова написанными, кажется, будто нет ничего обыкновеннее, а они стали золотым ключиком, волшебством, неожиданно отпершим дверцу в прошлое, похороненное в голове старой женщины, колдовством, разбудившим тайну, которая иначе могла бы не проснуться еще несколько лет и сойти вместе с миссис Тиченер в могилу.

– Ничего странного, сэр? – переспросила миссис Тиченер.

– Да нет, если ему просто нравилось танцевать, – ответил викарий.

– Сэр, вы видели необыкновенных рыбок, когда были в Брайтоне, но вы никогда не видели такого танца.

– Правда? В самом деле? Что же в нем было особенного?

Сомнение в голосе викария подстегнуло миссис Тиченер. Сейчас он услышит кое-что почище своих баек о Брайтоне.

– На нем были короткие гетры, сэр, – сказала миссис Тиченер.

– Ну да, – отозвался викарий. – Помнится, я слышал об этом.

– Когда он танцевал, сэр, я заметила, что у него нет пальцев.

– Боже мой! – воскликнул викарий, испуганный тоном, каким она произнесла эти слова. – Конечно же, это были лодыжки.

– Да, сэр. Но еще по одной лодыжке было над гетрами.

Миссис Тиченер торжествовала: ничего подобного викарий не мог рассказать ей о Брайтоне.

– Боже мой!

– Вот так, сэр.

Для викария не стало неожиданностью, что странные происшествия, которым он стал свидетелем, имеют корни в прошлом. Он ждал чего-то необычного от миссис Тиченер, но не до такой же степени!

– А какие у него были колени, миссис Тиченер?

– Не могу сказать наверняка, сэр. Когда он танцевал, вид у них был не такой, как надо, к тому же он никогда не сгибал ноги при ходьбе, но все же чего не знаю, того не знаю. А вот что у него было под гетрами, я точно видела, сэр. В тот вечер луна ярко светила. И ботинки он всегда носил очень короткие: аккуратные такие и маленькие.

– Прежде вам не доводилось видеть ничего подобного? – спросил викарий.

– Нет, сэр. До того раза он всегда вел себя прилично.

– На следующий день он уехал, – проговорил викарий, не столько обращаясь к миссис Тиченер, сколько рассуждая вслух.

Миссис Тиченер больше ничего не могла ему рассказать.

– Что ж, до свидания, миссис Тиченер. И знаете, не рассказывайте никому об этом. Начнутся всякие домыслы. К добру они не приведут.

– Понимаю, сэр. Буду держать язык за зубами. Спасибо за чай. Очень вкусный чай. В Брайтоне много замечательного.

Миссис Тиченер еще долго не могла удержать свой язык за зубами.

Наконец чаепитие закончилось, и викарий вернулся к себе домой, где обнаружил на столе одинокую чашку и холодный чай, и ему стало грустно, едва он понял, что пропустил приятную трапезу, первую после возвращения. И все же, даже если миссис Анрел заметила печальную тень, промелькнувшую на лице мужа, по каким-то ей одной известным приметам она поняла, что он не зря ходил в деревню.

– Артур Дэвидсон был очень необычным человеком, – сказал викарий.

– Тут все так думают, – отозвалась его жена.

– Не так это просто. Люди с такой внешностью, как у него, редко встречаются. Но, может быть, их не замечают или о них не говорят? Вот и кажется, что они встречаются еще реже.

– Кто он?

– Этого мы никогда не узнаем, – ответил викарий.

И она поняла.

Викарий ушел в свой кабинет. Там было много вещиц, которые давно окружали викария и которые были привычны ему уже много лет: гусиные перья, нож, которым он затачивал их, когда они тупились; чернильницы с черными и красными чернилами, так как красными чернилами он пользовался для написания заголовков своих проповедей; коллекция эолитов, коричневых камешков с желтыми зазубринами – многие считали их игрой природы, а не результатом человеческого труда; древние камни, среди которых был большой синий обух, не вызывавший споров; фотография тридцатилетней давности, изображавшая его самого с еще десятью юными атлетами; керамический кувшин для табака, подаренный ему одним из друзей; удобный стол; а также множество других вещей, попавших к викарию и задержавшихся у него, чтобы стать внутренней линией обороны, тогда как Млечный Путь был внешней линией обороны против жуткой пустоты Космоса. Стоило ему открыть дверь, и он сразу увидел свои вещи в точности такими, какими представлял их каждый день в Брайтоне; и это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Викарий сразу пошел к столу и некоторое время просидел, откинувшись на спинку кресла и наслаждаясь близостью родных вещей. Потом он взялся за ручку, выпрямился и стал писать, все еще ощущая вкус победы. Его послание вновь предназначалось епископу.

“Милорд,

Следуя Вашему указанию, я вновь пишу Вам, ибо имел возможность убедиться в неполноте моего прежнего письма. За прошедшее время мне удалось собрать факты, о которых я должен был позаботиться прежде всего, к тому же и неделя отдыха, любезно предоставленная мне Вашей светлостью, способствовала тому, что я смог тщательно обдумать и взвесить детали беспокоящего меня дела. Теперь я понимаю, что отдых был мне необходим, ведь иначе я не сумел бы в достаточной степени подготовиться, чтобы изложить Вашей светлости суть странных происшествий. В их странности, надеюсь, Ваша светлость сможет убедиться, прочитав мое письмо.

Главным недостатком моего прежнего письма было то, что я не установил источник музыки, природу которой описал так точно, как только мог. Мое теперешнее письмо отчасти призвано исправить сей недостаток.

Первым делом сообщаю, что недалеко от деревни есть ферма, на которой живут сам фермер, его жена и их семнадцатилетний сын. Фермер – человек простой, из местных йоменов, отлично разбирающийся в своем деле, но не имеющий интересов за его пределами. Его жена ничем не примечательна. И они оба – добрые прихожане. Сын очень напоминает отца и внешним видом, и своими вкусами; должен прибавить, что он также очень похож на мать. Но вот удивительная вещь: как раз этот юноша уходит на гору и играет там на свирели. Сама свирель – тоже его рук дело; я видел ее, и еще я видел, как он выскальзывал из отцовского дома на закате, после чего вскоре зазвучала свирель. Проведенная в Брайтоне неделя дала мне замечательную возможность припомнить все детали, в связи с чем я пришел к выводу, что мне необходимо расспросить одну старую прихожанку, и я сделал это сразу же по возвращении. Поговорив с ней, я узнал те подробности, которых мне недоставало в этом деле. Теперь, хотя я буду ждать решения Вашей светлости, у меня нет сомнений в том, что юный Томас Даффин, обыкновенный сын обыкновенных родителей, еще во внутриутробном состоянии был подвержен ужасному влиянию со стороны некой страшной силы. Был он проклят или заколдован, я постараюсь выяснить как можно быстрее. Однако факты таковы… У меня едва хватает смелости писать о них. И все же преподобный Артур Дэвидсон, законным порядком обвенчавший родителей паренька, вне всяких сомнений, тот самый человек, который предопределил…”