Это и была моя первая ошибка в то утро. Я могла послушаться той первой, здравой мысли, которая всегда права: "Не ходи, сегодня! Останься!" не смело твердила она. Но я отмахнулась от нее, едва заприметив.
В ординаторской я никого не застала, в кабинет ван Чеха мне не то, чтобы был запрещен ход, но он меня туда не приглашал, а я и не напрашивалась. Сейчас же он был мне нужен, так что я решила рискнуть пойти в его кабинет, при учете, что только теоритически знала, где он находится.
Упереться в дверь кабинета доктора оказалось проще, чем я ожидала. Открыв дверь, я не сразу решилась войти, уж силен был контраст между тем куда вхожу и тем откуда выхожу. Коридор был светел и чист. Кабинет был темен, запылен и завален снизу до верху бумажками и коробками. На каждой коробке стояла дата и какой-то номер, все они были заполнены картами.
Сам ван Чех обнаружился за столом в обществе толстой книги и бутыли коньяку. Он сидел ко мне спиной. Я видела, что бутыль почти пуста. Но в рюмке осталось очень много содержимого.
— Решили напиться с горя, что я не пришла.
— По мимо тебя горестей хватает, — буркнул не своим голосом ван Чех, даже не обернувшись, — И люди здороваются, когда входят. Да, и стучаться прежде чем войти. Может, я тут непотребства какие творю?
— Я бы услышала.
— А я их тихо творю.
— Что у вас с голосом?
— Еще спроси, что с ушами и с глазами, и с зубами, — проворчал ван Чех и обернулся.
Сначала я решила, что он беспробудно пьян. Белки глаз были раздраженно-красными, отчего в целом доктор приобретал полу-демоническую ауру. Веки припухли и так же покраснели, все лицо было восково-бледным, черные кудри взлохмачены, а бородка растрепана.
— Да, спросить действительно бы не помешало, — нахмурившись спросила я.
— Я болен, моя милая, беспробудно болен. Я заболел вчера.
— Учитывая, сколько вы пьете, странно, что только вчера, — сурово продолжала я.
Ван Чех наклонил голову набок и хитро посмотрел на меня.
— Мы о разном, кажется.
Я не выношу пьяных людей, физически тяжело одолевать волну брезгливости, которая накатывает на тебя. В прошлом году я преодолела ее с помощью жалости, которая оказалась сильнее. Сейчас же, когда ван Чех ухватил меня за запястье, волна отвращения была невыносима, я стиснула зубы, чтобы не выругаться. Пальцы его были холодными, ладони слегка мокрыми. Доктор прислонил мою руку к своему лбу: покрытому мелким холодным потом, лоб пылал.
— Поняла? — устало спросил он.
— Так что вы тут делаете? — удивилась я.
— Сижу и лечусь, — поморщился ван Чех на коньяк, — А ты опаздываешь.
— Проспала, простите.
— Да-да. Я видел, как тебя отсюда на руках спящую уносили. Негоже использовать мужчину в качестве транспорта, — назидательно вставил доктор.
— Он сам.
— Ах, ну, раз сам то конечно, — пробормотал ван Чех и опрокинул в себя рюмку, — фу, какая гадость.
— Вы не любите коньяк? С какого времени?
— Я его никогда не любил. Но пришлось пить, потому что надо же было отношения с коллегами налаживать. Потом привык, а сейчас смотрю, такая гадость. Но он меня быстро поставит на ноги.
Ван Чех встал и покачнулся.
— На все четыре, — тихо откомментировала я.
Доктор усмехнулся.
— Ты быстро учишься, девочка. Но, чтобы быть впереди, не обязательно много уметь или знать, достаточно всего-навсего быть на день впереди остальных.
— Всего-навсего, — передразнила я.
— Чтоб ты понимала! — улыбнулся доктор и пошел вон из кабинета, — Начнем с Маус.
Меня легонько дернуло.
Мы подошли к ее палате. Я зашла первой. Маус баюкала свою ненаглядную подушечку.
— О, как я рада тебя видеть, — она отложила подушку и счастливо улбынулась, — Доктор, вы не здоровы? — Она подскочила к ван Чеху и поцеловала в лоб, — Вы горите, — сделала вывод она.
— Ах, всегда бы мне так болеть, — расплылся в улыбке доктор.
— Маус, я хотела с тобой поговорить.
— Я внимательно слушаю, — она села на прежнее место и взяла подушку.
— Когда вас родила ваша матушка, сколько ей было лет?
Она нахмурилась, припоминая.
— Мне уже задавали подобные вопросы. Ей было шестнадцать.
— Вы были желанным ребенком?
— Да. Но из-за меня моя бабушка выгнала маму из дома. Со мной было очень много проблем.
— А как вы думаете, в чем был корень этих проблем?
— Во мне. Конечно, же во мне, — улыбаясь, как будто это что-то само собой разумеющееся отвечала она.
— Что собственно это были за проблемы.
— У папы, кроме меня было еще трое детей, я была самой младшей, четвертой. Ему приходилось всех нас содержать. Папины дети почему-то прняли меня, но совершенно не восприняли маму. Может быть потому что она была старше старшей дочкивсего на пять лет. Не знаю, — я слушала и удивлялась с каким отвлеченным, не земным видом Маус рассуждала о таких сложных вещах, — Было мало денег. Почти не было места. Но я помню, что было очень весело с сестрами, пока не было мамы. А когда она приходила…
— Тогда что?
— Тогда становилось сразу как-то холодно. Когда все девочки повыходили замуж, мама стала мне твердить, что надо искать парня со связями и квартирой и молодого, чтобы чужих детей не было. И еще всегда повторяла, чтобы я раньше двадцати одного года не рожала.
— Это была просто просьба или требование, приказ?
— Скорее догма! — после недолгой задумчивости сказала она.
Ван Чех смачно чихнул в углу.
— Будьте здоровы, доктор, — хором сказали мы.
— Нос ван Чеха чует правду, — пробормотала я. Но доктор обладал по истине звериным слухом, а посему я не удивилась сдавленному хихиканью из угла.
— То есть никак нельзя было нарушить этот запрет? Какое наказание последовало бы.
Маус задумалась теперь уже надолго, минут на пятнадцать. Все эти пятнадцать минут лицо ее постоянно менялось, наконец, на посмотрела на меня круглыми, чистыми глазами и выдала:
— Никакого! Я это сейчас поняла! Но тогда страшно было. Она никогда меня не наказывала, но я знала, что это очень важно — не родить до… и знала, что будет очень серьезное наказание.
— Вы жили во вседозволенности?
— Нет. Вовсе нет. Были запреты, как и у всех, но меня никогда не били, морально не унижали моего достоинства. Но я почему-то всегда боялась мать.
— Почему?
— Не могу сказать. Я будто всегда ждала, что вот сейчас она меня точно накажет.
— А что это был за молодой человек?
— Отец Арлин?
— Да.
— Это был мой однокурсник. Простой студент, как и все. Без связей, жил с родителями и капитала не имел. Даже когда я была беременна не бросил меня, как делали его свестники…
