— Ангелы дерутся с демонами, — пробормотал Фриссон.
Брат Игнатий перекрестился и поднял глаза к небу.
— Ангелы победили, — сказал я.
— Конечно, — отозвался брат Игнатий и широко улыбнулся.
А священнику по другую сторону повозки удалось наконец выслушать исповедь до конца. Он склонил голову, осенил крестным знаменем епитрахиль, лежащую на голове у кающейся грешницы, которая в этот миг перестала быть ведьмой. Старуха встала и пошла прочь, гордо подняв голову и распрямив плечи. Она вся так и светилась облегчением и радостью.
— Теперь она может умереть с легким сердцем, — прошептал брат Игнатий. Я посмотрел на него.
— Между прочим, вы сейчас совершили весьма ответственное чудо, брат!
Но Игнатий только головой покачал:
— Никакого чуда, чародей. Только молитва.
— «Только», — сухо повторил я.
Исповедовавшаяся ведьма уже шаркала по дороге, за ней — другая. Вот и третья встала с колен и пошла за ними.
— Куда они теперь? — спросил я брата Игнатия.
— Не сомневаюсь, искать врача, — отвечал монах. — Души их исцелены, теперь они будут разыскивать того, кто вылечит их тело.
— И не вернутся к прежней работе?
— Конечно, нет, чародей! Это невозможно для них без того, чтобы не продать душу.
То же самое ожидало и бюрократов — по крайней мере те несколько дней, пока Сюэтэ разыскивала бы новых добровольцев. Но к тому времени революция вкупе с вторжением могла бы уже и завершиться, неизвестно, что бы сталось с самой Сюэтэ, — так что набирать добровольцев было бы некому.
Картина с исповедующимися ведьмами и священником подернулась зыбью, вода затуманилась, и вот перед нами заголубела полоса Средиземного моря. Мы увидели широкую зеленую ленту. Она становилась все шире, все ближе, и вот уже можно было различить отдельные деревья на краю леса. Серебристая полоска превратилась в ручеек, а на его берегу стояли четверо мужчин и тролль и на что-то смотрели.
— Ой, это же мы! — вскричал Фриссон.
— Тихо! — оборвал его я. — Похоже, сейчас нам дадут маршрут.
И действительно, синева моря исчезла, и всю поверхность озера занял лес, по которому побежала дорога. Мне все это очень напоминало Югославию. На дороге виднелись движущиеся точки. Изображение стало крупнее — и точки обратились в людей в грубой домотканой одежде с косами и цепами.
— Засада? — Жильбер нахмурился и напрягся.
— Нет, — покачал головой я. — Похоже, это наши ополченцы.
* * *
Так оно и оказалось. И выяснили мы это, не выходя из леса. Мы пошли по тропе вокруг громадного столетнего дуба и увидели их: с десяток крестьян в зелено-коричневой одежде с луками и кинжалами вместо кос.
— Разбойники! — заорал Жильбер и потянулся за мечом.
— Спокойно. — Я удержал его, схватил за руку и не дал выхватить меч из ножен. — По-моему, они хотят с нами переговорить.
Это точно. Глава отряда вышел вперед — мужчина с грубыми чертами лица и усталым взглядом.
— Мы хотим до дому вернуться, — пояснил он. — Но не можем, покуда правит эта гадкая королева и ее палачи.
— Это поправимо, — ответил я. — Может быть.
— Это что же за «может быть»?
— Армия, — ответил я. — Будь у нас побольше народу, риска было бы меньше. Нам помогает Король-Паук, а ему дают советы отличные специалисты.
И мы пошли дальше по дороге, а вслед за нами потопала дюжина вооруженных мужиков. Долго мы не прошагали: из-за кустов на дорогу выскочила какая-то старуха. Она еле держалась на ногах, опиралась на суковатую палку, а свободную руку протягивала к нам. Разбойники завопили:
— Ведьма со Скалы! — и бросились врассыпную.
— Я больше не служу Сюэтэ! — слабым голосом проговорила старуха, подойдя поближе, и страшно закашлялась.
Запах ее дыхания долетел до меня, и меня передернуло. Что она ела на завтрак? Силос, что ли?
И ведь направлялась прямехонько ко мне! Я попятился.
— О, не отталкивай меня! — возопила ведьма, сделала еще несколько шагов, и ее снова начал бить жестокий кашель. Она не удержалась на ногах, упала на колени, подняла руки и взмолилась: — Излечи меня. Разве ты не тот, кто не брезгует лечить ведьм?
— Ну, так про меня... говорят, — промямлил я и посмотрел на брата Игнатия. — Но я это делаю только тогда, когда ведьма готова покаяться и отказаться от занятий колдовством. Ты должна понять, что мое лечение не поможет, покуда ты служишь Дьяволу. И потом, какой мне прок лечить ту, которая в следующее же мгновение швырнет в меня пламенем?
— О, нет, я такого не сделаю! — выпалила ведьма и снова раскашлялась. Кашель у нее был лающий, все тело ее сотрясалось от его приступов. Откашлявшись, старуха прохрипела: — Я никогда не отплачу злом за добро.
— Тогда какая же ты ведьма?
— Не ведьма я! Я не хочу больше быть ведьмой! Я боюсь огненной пасти Ада, откуда вырываются языки пламени! — Старуха снова раскашлялась и обернулась к брату Игнатию. — А ты не священник ли? Тогда исповедуй меня, умоляю! Пусть я умру, пусть он меня и не вылечит даже, так хоть душа моя не будет вечно гореть в Аду!
Брат Игнатий долго не спускал с меня глаз, потом кивнул.
— Отойдем в сторонку, — сказал он. Старуха попыталась встать, но ее снова разбил кашель, и она не смогла подняться с колен. Она упала на спину, брат Игнатий подхватил ее, помог выпрямиться, дал нам знак рукой отойти и вынул из рукава епитрахиль. Перебросив полотнище через шею, он и сам опустился на колени рядом с рыдающей грудой лохмотьев. Он перекрестился и проговорил:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. В чем ты желаешь исповедоться, чадо?
Слово «чадо» изумило меня не меньше, чем епитрахиль. Я наклонился к самому уху Фриссона и сказал:
— А он, выходит, побольше чем «брат», а?
— Но он никогда и не говорил, что он не священник, — вполголоса отозвался поэт. — А какой болезнью страдает эта ведьма, чародей?
Я внимательно пригляделся к старухе, которая исповедовалась через час по чайной ложке — между приступами кашля.
— Трудно сказать без опроса и простукивания грудной клетки, но можно догадаться, что у нее туберкулез. Может быть, и воспаление легких, только сомневаюсь, что тогда она смогла бы ходить.
— Разве ее демон-покровитель не должен был защитить ее от таких страданий?
— Защитил бы, если бы у него была веская причина сохранять ей жизнь. А так — она ведь не из тех, кто заправляет политикой и вовлекает тысячи душ в служение Злу. Кто она такая? Мелкая сошка. С какой же стати продлевать ей жизнь? К тому же и душа ее так быстрее демону достанется.
По крайней мере объяснения такого сорта устроили Фриссона. Сам я не верил ни единому своему слову. Зато верил он, вот и приходилось говорить на понятном поэту языке.
