Ей хотелось, чтобы это оказалось так.
Внимательно прислушиваясь, теперь и к тому, что происходит сзади, Мейри ползком добралась до своей тропинки. Оставила свое молоко и пустилась бежать. Она знала, куда направляются эти разбойники и что нужно делать. Она не была уверена, что мужчины в поле станут ее слушать, но готова была убить кого-нибудь, чтобы заставить их поверить.
Ей не пришлось этого делать. Шестнадцать бондов и их работников и десятилетний Дервин ап Хунт, который никогда не позволял оставить себя позади, припустили бегом на восток, к Бринфеллу, еще до восхода солнца по старой дороге. Она кончалась у их леса. Но это был знакомый, домашний лес, источник дров и строительных бревен, и через него была проложена тропа, которая в конце выведет их из него чуть севернее поместья Брина ап Хиула.
Отец Мейрион, больная нога которого не позволяла ему угнаться за остальными, взял единственную лошадь в деревне и поскакал на север, в Пенави. Нашел еще двенадцать мужчин, которые работали неподалеку от него. Сказал все, что было необходимо. Они тоже пустились бежать, прямо с полей, которые убирали, схватив все, что попалось под руку острого и что не помешает быстрому бегу в течение целого дня и ночи пути.
Почти тридцать человек. Ответ Мейрион. Необученные бойцы, но крепкие, знающие местность, исполненные — каждый из них — гнева, яркого и холодного, как зимнее солнце. На этот раз не огромный флот кораблей с драконами на носу пришел от берегов эрлингов. Это был отряд разбойников, тайком пробирающихся в Бринфелл. Теперь северян никто не испугается и не побежит от них.
Именно дочь Раиса, калека, его уцелевшая дочь, наткнулась на разбойников и принесла, словно королева из легенды, нужные сведения туда, куда было нужно. Женщина сингаэлей, достойная песни. И все знали в окрестных землях и деревнях, что сделали с ее сестрой.
Они добрались до Бринфелла на день раньше эрлингов.
Во второй половине того дня, когда Мейрион увидела разбойников, она разобрала постель Элин, охваченная лихорадкой, рожденной ожиданием. Начала носить солому и простыни вверх на холм. Ее мать и другие женщины увидели, что она делает, и принялись помогать, собирали дрова и складывали их на плоской вершине. Все трудились, женщины ходили вверх и вниз по холму. Позже, когда солнце уже клонилось к западу и восходил тонкий серп голубой луны (завтра лун уже не будет), они зажгли костер в память об Элин. Она была всего лишь простой девушкой. Ничем не примечательной, какой меркой ни мерь.
* * *
Берн не мог избавиться от дурного предчувствия, что смерть парит над ними, словно какая-то черная птица, один из воронов Ингавина, и ждет.
Туман среди окружающих их холмов. Звуки приглушенные, поле зрения ограничено. Даже когда наступил день и туман поднялся, чувство подавленности, ощущение стерегущей тишины этой земли остались. Берн чувствовал, что за ними следят. Возможно, так и было, хотя они никого не заметили. Это странная земля, думал Берн, не похожая на все те, которые он знал, и эрлинги уходили прочь от моря. Он не питал иллюзий насчет своих пророческих способностей, ясновидения или знания будущего. Говорил себе, что все это не более чем дурное предчувствие. Он еще ни разу не участвовал в бою, а они ехали туда, где предстояло сражаться.
Но это не страх. Правда не страх. Берн помнил страх. В ночь перед поединком в Йормсвике он лежал рядом с проституткой и совсем не спал, прислушиваясь к ее спокойному дыханию. Он был совершенно уверен, что это последняя ночь в его жизни. Тогда в нем сидел страх; теперь это было нечто другое. Его окутало ощущение чужеродности, чего-то неведомого. Туман в этих холмах и в жизни, которую ведут здесь люди. Его отец заблудился в этом тумане, как бы ему ни хотелось это отрицать.
Отрицание было бы ложью, вот так просто. Торкел велел ему не дать им плыть в землю сингаэлей. Бранд убил последнего из Вольганов за его ложь, и все же они сейчас находятся в этих холмах и делают то, что Ивар хотел обманом заставить их совершить.
Бранд Одноглазый и другие ярлы ухватились за идею Ивара: месть и меч Вольгана. Выход из унижения. Это заставляет чувствовать — все пошло не так.
Бранд говорил об этом довольно спокойно, пока они плыли на запад, а потом на север с попутным ветром туда, где высадились на берег. Что это неудачный для них момент потерпеть поражение. («Разве может быть удачный момент?» — удивился Берн.) Что захват меча станет триумфом, блестяще сотворенным из неудачи и поражения. Талисманом против честолюбивых вождей с севера, которые считают, что могут стать королями и диктовать свою волю наемникам Йормсвика.
Берн не слишком в это верил. Ему казалось, что перечисленные причины скрывают что-то другое. Что Бранд Леофсон жалеет, что ему самому не пришла в голову идея Ивара о походе, что перед внутренним взором одноглазого воина сияет блеск славы.
В обычных обстоятельствах это было бы вполне справедливо. Чего еще, как поют скальды под арфу у очага всю зиму, могут искать храбрецы? «Человек умрет — и богатство умрет, лишь имя вечно живет».
Залы Ингавина предназначены для воинов. Зрелые, покорные девы с алыми губами и желтыми волосами не предлагают мед (и самих себя) землепашцам и кузнецам за золотыми столами богов.
Но отец не велел ему плыть в эти края.
Они не вполне понимали, куда направляются среди этих холмов и узких долин. Бранд и Карстен знали эту гавань уже много лет, но они оба, как и Гар Ходсон, не ходили так далеко в глубь суши, до самого Бринфелла. Эрлинги двинулись на восток, тридцать всадников, шестьдесят пеших воинов, пятьдесят осталось на ладьях, чтобы увести их от берега, если остальных обнаружат. Людей едва хватит, думал Берн, но он здесь — один из самых младших, что он знает?
Карстен настаивал на быстром набеге туда и обратно силами одних всадников, так как они собирались убить только одного человека и найти одну вещь. Бранд и Гар с ним не согласились. Поместье ап Хиула будут оборонять. Им придется двигаться медленнее с пешими воинами, но их будет больше. Берн верхом на Гил-лире был одним из тех всадников, которые прочесывали с двух сторон лес вдоль дороги (которая оказалась всего лишь колеей).
Они никого не видели. Можно было сказать, что это хорошо, их передвижение оставалось незамеченным, но Берн не мог отделаться от ощущения, что их видят. Они были здесь чужими — и земля каким-то образом это знала, — а море, их подлинная стихия, с каждым мгновением оставалось все дальше позади.
На второй день, двигаясь через гряду холмов под мелким дождем, один из дозорных обнаружил дровосека и пригнал его к ним, заставив бежать впереди коня, подгоняя кончиком меча.
