— Нет, это в самом деле чудовищно! — повторил Фафхрд. — От купцов всегда припахивало, но от этих, похоже, просто воняет. Но я-то тут при чем?
— О мой нежный сын, — отвечал Нингобль, и к благочестию, звучавшему в его голосе, примешалась нотка тайного разочарования, — ты вынуждаешь меня еще раз удалиться в область гипотетического. Давай вернемся к предположению относительно существования храбреца, чья вселенная оказалась под угрозой и который ни во что не ставит свою жизнь, и к связанному с этим предположению относительно его мудрого дядюшки, чьим советам этот храбрец неуклонно следует…
— Пожиратели открыли лавку на площади Тайных Восторгов! — внезапно перебил Шильба таким скрежещущим голосом, что на этот раз Фафхрд действительно подскочил. — Сегодня ночью ты должен уничтожить этот их форпост!
Фафхрд призадумался, потом, прощупывая почву, сказал:
— Я полагаю, вы оба отправитесь вместе со мной, чтобы обеспечить мне свою колдовскую поддержку в этой, по-моему, крайне опасной операции. Вы будете как бы составлять отряд волшебной артиллерии и лучников, а я стану играть роль штурмовой группы.
— О мой нежный сын… — с еще более глубоким разочарованием в голосе перебил его Нингобль и покачал головой, так что его глаза-огоньки затряслись внутри клобука.
— Ты должен сделать это один! — отрезал Шильба.
— Вообще без всякой помощи! — возмутился Фафхрд. — Нет уж, поищите кого другого. Найдите себе придурковатого смельчака, который следует советам своего дядюшки-интригана так же рабски, как по вашим словам клиенты Пожирателей покупают у них всякий хлам. Найдите, попробуйте! Что же касается меня — нет уж, дудки!
— Тогда ступай прочь, трус! — сурово заявил Шильба, однако Нингобль лишь вздохнул и заговорил извиняющимся тоном:
— Мы полагали, что на это предприятие ты отправишься не один, а с товарищем, воином, который поможет тебе одолеть мерзкое зло, — я имею в виду Серого Мышелова. Но, к сожалению, он пришел чуть раньше на свидание с моим коллегой, был завлечен в лавку Пожирателей, и теперь, должно быть, он уже у них в ловушке, если и вовсе не погиб. Так что сам видишь: мы печемся о твоем благе и вовсе не желали обременять тебя сверх меры, заставляя сражаться в одиночку. Однако, мой нежный сын, если ты все еще упорствуешь в своем нежелании…
Фафхрд вздохнул еще глубже, чем Нингобль, и, признавая поражение, ворчливо проговорил:
— Ладно уж, я сделаю это для вас. Кто-то ведь должен вытащить нашего безмозглого серого дурня из славного костерка или миленькой водички, которые его прельстили. Но как мне с этим справиться? — Он погрозил пальцем Нингоблю. — И хватит называть меня нежным сыном!
Помолчав, Нингобль коротко сказал:
— Действуй по своему разумению.
А Шильба добавил:
— Берегись черной стены!
Затем Нингобль обратился к Фафхрду:
— Погоди-ка, у меня есть для тебя подарок.
С этими словами он протянул потрепанную полоску ткани, которая торчала у него прямо из рукава, но самой руки волшебника при этом не было видно. Фыркнув, Фафхрд взял тряпку, смял ее в комок и засунул в кошель.
— Поосторожней с ней, — предупредил Нингобль. — Это шарф-невидимка; правда, он несколько поизносился в разных чародейских мероприятиях. Не надевай его, пока не подойдешь к складу Пожирателей. У него есть два небольших изъяна: во-первых, ты не будешь под ним совершенно невидимым для опытного колдуна, если он почувствует твое присутствие и примет определенные меры. И, во-вторых, постарайся не проливать собственной крови, потому что кровь он не скрывает.
— У меня тоже есть подарок! — заявил Шильба, вытаскивая из дыры под клобуком — так же, как Нингобль, закрытой рукавом рукой — что-то слабо мерцающее в темноте и похожее на…
На паутину.
Шильба помахал ею в воздухе, словно желая стряхнуть одного-двух пауков.
— Повязка прозрения, — пояснил он и протянул паутинку Фафхрду. — Через нее все вещи видны в их истинном виде. Но не вздумай надевать ее на глаза, пока не зайдешь в лавку. И ни в коем случае, если ты дорожишь своей жизнью и рассудком, не надевай ее сейчас!
Фафхрд осторожнейшим образом взял повязку, чувствуя мурашки в пальцах. У него и в мыслях не было нарушить суровые наставления колдуна. В этот миг ему как-то не хотелось увидеть истинное лицо Шильбы Безглазоликого.
Мышелов тем временем читал самую интересную из находившихся в лавке книг — объемистый учебник тайных знаний, написанный астрологическими и геомантическими знаками, смысл которых как бы сам перетекал со страниц к нему в голову.
Чтобы дать передохнуть глазам, а вернее, чтобы не проглотить столь занимательную книгу слишком быстро, он заглянул в девятиколенную медную трубку и полюбовался такой картиной: на голубой небесной вершине всей вселенной порхают ангелы, мерцая крыльями, словно стрекозы, а несколько избранных героев отдыхают после труднейшего восхождения и критически посматривают вниз на муравьиную суетню богов, копошащихся на много уровней ниже.
Затем, чтобы глаза отдохнули уже и от этого зрелища, Мышелов посмотрел сквозь алые (из кровавого металла?) прутья самой дальней клетки на необычайно привлекательную, стройную, светловолосую и яркоглазую девушку. На ней была туника из красного бархата, а густейшая лавина золотистых волос прикрывала все лицо вплоть до пухлых губ. Изящным движением пальчиков одной руки она чуть раздвинула эту шелковистую завесу и игриво посматривала на Мышелова, а в другой руке держала кастаньеты, которыми постукивала в медленном томном ритме, изредка прерывавшемся взрывами стаккато.
Мышелов уже подумывал было повернуть разок-другой торчавшую у его локтя золотую рукоятку, усеянную рубинами, но тут увидел в дальнем конце лавки сияющую стену. Из чего она может быть сделана? Из бесчисленного числа крошечных алмазов, вплавленных в дымчатое стекло? Из черного опала? Черного жемчуга? Затвердевшего черного лунного света?
Как бы там ни было, стена мгновенно заворожила Мышелова, и он, заложив книгу девятиколенной трубкой — кстати сказать, на весьма увлекательном месте, касающемся фехтования, где описывался универсальный отбив с пятью ложными вариантами, а также три истинных разновидности секретного выпада, — и лишь шутливо погрозив пальцем золотоволосой чаровнице в красном бархате, поспешно направился в конец лавки.
Когда он подошел к черной стене, ему на миг показалось, что из нее выходит серебристое привидение, вернее, серебристый скелет, однако Мышелов тут же сообразил, что это всего-навсего его собственное отражение, несколько приукрашенное глянцевитым материалом стены. То, что он принял было за ребра, было просто серебристой шнуровкой его туники.
