Когда мы добрались до полуразрушенного поселка, стало совершенно очевидно, что мое предположение верно: всюду валялся скарб кочевников и разорванные шкуры, из которых они так быстро устраивали свои жилища.
Словно мусорщики мы бродили среди развалин в поисках вещей, которые могли бы нам пригодиться в нашем далеком пути на запад. Я нашла шатер, откуда бежала — когда, неужели это было? Сколько недель или месяцев назад? Мне казалось, что прошло всего несколько дней. Морские бродяги побывали и здесь. Содержимое Юттиного сундука было на полу, пакеты с травами разорваны, листья и корешки валялись здесь же, как никому не нужный мусор.
Мать останавливалась, поднимая то листик, высохший и ломкий, то щепотку порошка, нюхала и тут же отбрасывала, качая головой. Я искала повсюду свитки с рунами, которые привели меня в цитадель, но они исчезли; вероятно, грабители захватили их, решив, что это ключ ко всем сокровищам. Мы нашли закатившийся в дальний угол кувшин с едой, которая была очень удобна в путешествии: прессованная плитка из копченого мяса и сухих ягод. В ту минуту эта находка была для нас дороже всех сокровищ на свете.
Айлия стояла возле входа, казалось, она не видит перед собой ничего и даже не понимает, что мы вернулись в поселок. Отец ушел посмотреть, что есть в других жилищах, и быстро вернулся назад, сделав нам знак следовать за ним.
— Место смерти, — произнес он бесцветным голосом. — Они все здесь и остались.
У меня не было друзей среди вапсалов, я была их пленницей, но никогда не желала им зла. Однако получалось так, что их гибель оказалась отчасти и на моей совести: они верили в мой Дар, а я обманула их и тем самым погубила. Мать прочитала мои мысли и, положив мне руку на плечо, тихо произнесла: «Это не так, ты же не нарочно их обманывала, просто, такова уж их судьба. Ты же не была Юттой и не выбирала этот путь, она навязывала тебе его силой. Не бери на себя эту ношу, она не твоя. В жизни много зла; ты чувствуешь, что на тебе лежит вина, но это не так, это только урок».
…Конечно, мать хотела утешить и поддержать меня, но в ту минуту это были для меня только слова, хотя они и запали мне в душу, и много позже я вспомнила их.
У нас сейчас не было ни саней, ни собак, не было и проводника, мы просто знали, что надо идти все время на запад. Но сколько дней пути лежало между этим заброшенным поселком и Зеленой Долиной и сколько опасностей подстерегает нас на этом пути, — не мог предугадать никто, и оставалось лишь полагаться на волю судьбы.
Я подумала, что, может быть, и вспомню дорогу над рекой и дальше, до долины горячих источников, но когда я предложила этот путь, отец покачал головой, сказав, что если эта долина хорошо известна кочевникам, значит, лучше обойти ее и держать путь строго на запад. Пожалуй, он был прав. Да и все равно идти быстро мы не могли: Айлия находилась под нашим контролем беспрестанно, о ней нужно было все время заботиться, как о неразумном, хотя и послушном ребенке.
Мы снова вернулись к морю, снова увидели мыс с черной тяжеловесной цитаделью, что возвышалась между морем и небом, и я, проходя, бросила на нее последний взгляд.
Наши запасы продовольствия были весьма незначительны: мясо с неприятным привкусом, которое мы захватили с собой из того мира, и кувшин, найденный в поселке. Воду мы не запасали — вокруг было великое множество ручьев, напитавшихся талым снегом, и реки освободились ото льда.
Отец, подняв с земли два круглых камня, сделал странное орудие, какое прежде мне видеть не приходилось: он связал камни ремнем, раскрутил его вокруг головы и запустил в кусты. Там ремень, отягощенный весом камней, несколько раз закрутился вокруг ветки, сдирая с нее почки. Отец довольно засмеялся.
— Кажется, не потерял еще сноровку, — сказал он. И, распутав ремень, вновь забросил камни, но на этот раз он целил не в кусты, а в неосторожную зверушку, обитающую в траве — это было толстое, неповоротливое существо, настолько глупое, что захватить его не составляло никакого труда. Прежде чем мы остановились на ночлег, он поймал четырех таких зверьков, и, зажарив на углях, мы съели их с большим аппетитом, ведь все давно сидели на скудном, однообразном рационе.
К ночи ощутимо похолодало, и все же, поев, мы не остались сидеть у костра, хотя с ним было гораздо уютнее. Отец бросил в огонь последнюю охапку сучьев и отвел нас на место ночлега, что присмотрел заранее подальше от костра, который мог привлечь к нам чье-нибудь внимание.
В небольшой рощице, поблизости от деревьев, поваленных зимними бурями, он сделал на земле настил из веток, затем поставил над ним несколько стволов, прислонив их один к другому, и тоже забросал сверху ветками, соорудив подобие гнезда, куда мы все и забрались.
Мне бы очень сейчас пригодились какие-нибудь травы из Юттиных запасов, чтобы сотворить защитный барьер с помощью заклинаний, но налетчики так их все перемешали, что я не смогла отобрать нужные.
Однако мать достала из-за пояса какой-то металлический предмет, который светился неярким голубоватым светом, и, осторожно проведя по нему рукой вверх-вниз, положила его на землю, и он тускло мерцал в темноте. Я знала, что это такое — свет должен был ярко вспыхнуть, появись рядом с нами прислужники Тьмы. Но против обычных животных или даже против бродяг и кочевников защиты у нас не было никакой, кроме собственных глаз и ушей, и нам пришлось разделить дежурство между собой: мне выпало дежурить первой. Все быстро уснули, крепко прижавшись друг к другу, потому что было довольно холодно. Я боялась шевельнуться, чтобы не побеспокоить, не разбудить своих измученных спутников.
Внимательно прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь в темноту, я время от времени творила защитное заклятье, но опасалась делать это часто, помня, что в этом краю их могут уловить силы Тьмы и тогда они обернутся для нас бедой. Во тьме, в ночи слышались странные хрипы, шорохи, стоны. Я цепенела, кровь леденела в жилах, и я вся обращалась в слух, тщетно пыталась понять, что это: крики животных или завывание ветра…
И все эти часы я боролась с искушением связаться мыслью с Илэриэном, я заставляла себя не думать о том, как он ходит в этот час в своей пустынной крепости, что некогда была сердцем флагманского корабля. Погружен ли он до сих пор в тягостные воспоминания о прошлом, которое никогда не вернется? Или оправился уже от этого удара? Что он теперь собирается делать? В одном я была уверена — он не станет вновь открывать ворота — длительное заточение у Зандора не прошло даром.
Зандор… мои мысли переключились на него, я стремилась как угодно уйти от тягостных мучительных размышлений об Илэриэне! Я стала думать, что же произошло с Зандором. Может быть, наше бегство из его подземелья воздействовало на машины неизмеримо сильнее, чем предполагал Илэриэн, и мощь их, а значит, и его, была окончательно подорвана? Мы ждали, что он бросится за нами в погоню, но он не сделал этого. Возможно, поломка могущественных машин ослабила его настолько, что обитатели башенного города нанесли удар по подземному убежищу и положили конец этой войне, начавшейся в незапамятные времена и превратившей страну в пустыню, где царит смерть и пепел.
Но воспоминания о Зандоре поневоле вновь приводили меня к Илэриэну, и я стала гнать их от себя. Я вспомнила далекое прошлое, Зеленую Долину, Кемока, Килана — я уже много месяцев не была в Эскоре. Неужели там до сих пор длится эта безысходная, бессмысленная война? А что если, те, кого я люблю, ведут сейчас смертельную битву? Я так давно не разговаривала с ними, может, стоит попытаться? И я пустилась на поиски.
Я взволновалась так, что совсем забыла, какие обязанности лежат сейчас на мне. Я сосредоточилась, закрыла глаза, заткнула уши и согнулась, уронив голову на колени, чтобы меня ничто не отвлекало. Кемок! Перед моим мысленным взором возникло его лицо с тонкими чертами, худощавое, мужественное. Здесь — он был здесь! И, пытаясь удержать его образ в сознании, я вновь и вновь посылала ему свой призыв.
— Кемок! — Я собрала все силы и вложила их в этот зов. — Кемок!
И я получила ответ! Сначала слабый и едва внятный, он становился все громче. Кемок слышал меня — он был здесь! Предчувствие не обмануло меня — смерть не воздвигла между нами стену.
— Где? Где? — Его вопрос звучал ясно и отчетливо, но у меня вдруг сильно закружилась голова, и я крепко обхватила ее руками.
— На востоке — на востоке… — мне хотелось так много сказать ему, но я не могла ничего произнести, меня трясло, как в лихорадке, тело ходило ходуном, и сильнейшая боль пронзила голову. Такое происходило со мною впервые; с трудом обретенный мысленный контакт прервался, и я с гневным криком открыла глаза.
— Безумие! — Громкий шепот матери помог мне прийти в себя. Я видела перед собой только темную, расплывчатую массу, но ее сильные руки по-прежнему трясли меня за плечи. — Что же ты наделала, девочка?
