– Рито, – Шарло с ужасом смотрел на мирийца, – что там?! Отец… Они все-таки…
– Нет, про него ничего. Он жив! Проклятый, он не может умереть, когда такое творится! Шарло, эти мерзавцы убили Филиппа и Алека. Тут завещание… Филипп как-то узнал или догадался. Это моя вина, я должен был их вытащить.
– Пойди постучи башкой о стенку, – посоветовал Серпьент, – может, полегчает. Не стенке, башке. Стенке только хуже будет. А Тартю от нас не уйдет, мы его доконаем, я сам за дело возьмусь.
– Доконаем, – кивнул Рито, – Шарло, ты это должен знать. Прочти.
Шарло прочел, хотя буквы дрожали и расплывались, не желая складываться в слова. Оттого, что он прекрасно знал почерк кузена, было только хуже. У Филиппа была привычка, задумавшись, не отрывая пера от бумаги, рисовать силуэты зверей. Наставник заставлял переписывать испорченные страницы, а им с Алеком нравились эти картинки, и они их забирали. Шарло привык, что на записях Филиппа есть рисунки, но здесь их не было. На завещании не должно быть ничего лишнего.
«Все, чем я владею, как граф Рунский, я завещаю своему кузену виконту Тагэре. Буде с ним что-то случится, наследство переходит к девице Катрин, сестре вышеупомянутого виконта Тагэре, а затем к маркизу Гаэтано».
«Девица Катрин», так Кати еще не называли… Виконт Тагэре судорожно сжал кулаки, боясь дать волю слезам, и почувствовал на плече руку Рафаэля.
– Читай дальше, – негромко сказал мириец. – Боль не вино, ее не смакуют, а пьют сразу. До дна. Так легче, поверь мне.
Шарло закусил губу и вгляделся в измятый лист. "Виконт, – торопливо писал Филипп, – ты – Тагэре, ты сын великого короля, помни это. Ты должен выжить и спасти Арцию от узурпатора и убийцы. Сначала – это, месть потом, но предатели должны быть наказаны. Я надеюсь на тебя, ты отдашь все долги, но быть королем ты не можешь. Прости, что я тебе напоминаю об этом, но наша с тобой честь, честь бастардов, в том, чтобы служить своей стране, не требуя награды и не забывая о том, кто мы есть. Тагэре для Арции, а не Арция для Тагэре. Прощай, я хотел бы, чтоб мы были родными братьями.
Я не хочу умирать, но я умру, как твой отец и наш дед, с оружием в руках, а ты должен жить и должен победить. Храни тебя Святой Эрасти.
Твой брат Филипп".
– Я этого так не оставлю, – рявкнул Крапивник, – даже если вы все перемрете, я Тартю прикончу. Вот!
– Мы не перемрем. – Рафаэль положил письма обратно в шкатулку. – Надо все рассказать Эгону, он должен знать, что прячет. Шарло, пойдешь со мной?
– Да.
Барона они нашли у Клотильды, которая сразу поняла, что случилась беда.
– Рито, что случилось?
– Наверное, вам лучше было бы не знать, но…
– Я и так вижу, что дело плохо. Прибыл гонец?
– Нет… Серпьент уговорил меня открыть шкатулку, – признался Шарло, – он сказал, что раз Крэсси служит Тагэре, то у него от нас секретов нет…
– Я тебе говорила то же, – Клотильда повернулась к мужу, – мы должны знать все. И что вы там нашли?
– Предсмертные письма Филиппа. Он умер как король и как Тагэре. Читайте, а я… Я пойду на стены.
– Я с тобой, – быстро сказал Шарло.
Они вышли на улицу. Зимний день продолжал улыбаться и дразнить бриллиантовыми россыпями. Холода не чувствовалось, облетевшие тополя в долине с высоты казались воткнутыми в землю мечами. Рафаэль Кэрна и Шарль Тагрэ молча стояли на угловой башне замка Гран-Гийо, глядя в сверкающее безмолвие. Потом Рито повернулся к Шарло:
– Это должен был сказать тебе отец, и много позже, но в Арции ничего нельзя откладывать на потом. Ты должен знать, что твоей матерью была моя сестра. По отцу ты – Тагэре, по матери – Кэрна, мой племянник и мой наследник, хотя у меня нет ничего, что бы я мог оставить. Разве что кольцо, подаренное твоим отцом, когда мы стали друг другу братьями. И, – Рито странно улыбнулся, – пылающее сердце. Жизнь – это танец со смертью. Если ты упал двенадцать раз, то встать должен тринадцать. Мы с тобой не только арцийские нобили, мы еще и мирийские байланте. Мы не должны сдаваться, Шарло. Никогда и никому. Гореть, так до конца! Ты еще не думал о своей консигне?
– Думал… Но придумал только сейчас. Три цветка, как у Тагэре, но они будут гореть, как сердца Кэрна. И девиз: «До конца!»
Эстель Оскора
То, что мы почти у цели, я почуяла сразу. Тахена… Заповедный край, в который допускались лишь избранные. Я не знала, что сталось с Гордой и Явеллой, но Тахена держалась, я слышала ее зов, ее нетерпение, ее нежность. Когда-то на ее краю судьба свела эландского герцога и эльфийского разведчика, здесь Рене повел за собой пляску Ночи, здесь нашел Жана-Флорентина и узнал, что любовь спасет мир.
Я стояла на границе исполненного древней Силы места и смотрела, как в заиндевевших ветках пищат и копошатся птицы, выискивая еще не склеванные ягоды. Сандер закончил обихаживать Садана, подошел и обнял меня за плечи. Он ничего не чувствовал, для него поляна была просто поляной, а деревья обычными деревьями. Я могла бы солгать или сделать так, чтоб он уснул или потерял счет времени, но есть люди, которым очень трудно врать. Я сказала, что мы подошли к границе топей и мне нужно отыскать дорогу. Это была правда, хоть и не вся.
Александру мои слова не понравились, но спорить он не стал. В то, что касается магии, он не вмешивался. Они с Саданом остались на поляне, а я пошла в глубь болот, убрав защиту, так как Тахена сама себя защищает от любой волшбы. По крайней мере, мне так хотелось думать, хотя меня пугал и сбивал с толку чужак, вставший на моем пути в Мире Обмана. Я мучительно не хотела новой встречи, но не прятаться же всю жизнь в болотах. Мне была нужна хозяйка Тахены, и я раскрылась, чтобы меня услышали и нашли.
Роман мне рассказал про погибшую Эаритэ, и я сожалела, что не успела с ней переговорить, но, кто бы ни властвовал над здешними болотами и лесами, он должен был появиться.
Любой человек, гоблин и даже эльф уже сотню раз захлебнулись бы в едва прикрытой хрустальной корочкой вязкой жиже, но я шла по тонкому льду, как по мраморным плитам. Моя сила держала меня на поверхности и вела в самое сердце древнего места.
Летом меня бы уже заметили, но зима для Хранителей словно ночь для смертных, они спят, и разбудить их нелегко. Странное, должно быть, я представляла зрелище – одинокая женщина, медленно идущая среди мертвых тростников, серебряных от инея. Кроме меня, здесь не было никого, болотные птицы улетели, лягушки и змеи спали, а крупное зверье в эти топи не забиралось, даром что их называли Кабаньими. Я шла долго, вокруг меня шуршали и на что-то жаловались высохшие стебли, дневное серебро сменилось вечерней кровью, над головой поднялся тоненький, бледный месяц, с которым бессовестно заигрывали звезды. Ночь входила в Тахену торжественно и строго, как входит в храм вдовствующая императрица, и я склонила голову перед ее величием. Я была всего лишь Эстель Оскора, темная звезда, часть великой ночи, из которой все появляется и в которой все тонет. Кажется, я поднимала руки к небу, что-то выкрикивала, пела, звала, приказывала.
