Ты признался в преступлении. Глаза Вайлора вспыхнули и я ощутил могучую силу, пребывающую в этих призрачных доспехах. Ты понесешь наказание.
— Но я уже был наказан, Вайлор.
Вайлор помедлил. Расскажи мне о наказании.
— Каждый раз, когда я умираю, Вайлор, я теряю память. Я теряю себя, не знаю, кто я и кем был, на теле моем и разуме — тысячи шрамов от ран, о которых я не помню. Смерть отвергает меня, и, боюсь, я никогда не смогу упокоиться с миром.
Вайлор снова пронзил меня своим испепеляющим взором, будто разделывал на части одними глазами. Мне стало дурно, я почувствовал, что тону, в глазах потемнело...
Ты был наказан. Справедливость оставила на тебе свой отпечаток. Я вижу его на твоем теле. Знай: многого в тебе нельзя увидеть. Я буду внимательно следить за тобой. Ты был наказан. Но это не избавит тебя от наказаний за будущие преступления.
И снова я пожинаю плоды того, что натворила моя предыдущая, практичная инкарнация. От угодившего в ловушку человека по имени Вайлор остался лишь след в этом воплощении справедливости передо мною. Но я сделаю для него то малое, что могу.
— Что определяет справедливость, Вайлор? Что это вообще такое?
Справедливость определена законом.
— А что такое закон, Вайлор?
Закон — инструмент, с помощью которого справедливость торжествует.
— А что создает законы, Вайлор?
Закон определен справедливостью.
— Мы ходим по кругу, Вайлор, это бессмысленно. Ты говоришь, что справедливость определяется законом, который, в свою очередь, определен справедливостью.
Закон... определен... справедливостью.
— Смертные мужчины и женщины создают законы. Вайлор... справедливы ли их законы?
Законы справедливы.
— Но если законы создают мужчины и женщины, которые — ты сам говорил! — не невинны, не могут ли законы их оказаться в какой- то мере неправедны?
Невинных нет. Но закон — превыше плоти и крови. Из несовершенства может быть создано совершенство. Неправедные законы могут быть исправлены. Очищены от зла.
— Итак, ты признаешь, что законы совершенны не всегда — но если эти самые законы определяют справедливость, то разве не может быть несовершенна и она?
Вайлор молчал.
— Вайлор... нельзя познать справедливость как таковую, ее нет. Все, что ты творишь во имя справедливости — бессмысленно, и жизнь твоя тоже лишена смысла!
Слова мои звучали все громче, эхом отдаваясь в камере. Огоньки глаз Вайлора мигнули... и потухли. Доспехи и секира с грохотом повалились на пол, подняв облако пыли. Их стремительно покрывала ржавчина, и на моих глазах доспехи развалились на кусочки и исчезли. Осталось лишь несколько металлических пластин как знак того, что Вайлор когда- то существовал.
В каком- то смысле, слова мои были большим предательством по отношению к нему в сравнении с содеянным предыдущей инкарнацией, но в хоть в действиях моих было мало справедливости, зато милосердия предостаточно. Я отвернулся от бренных останков и, сопровождаемый товарищами, ступил в портал.
Мы оказались в пустоши, где завывали пронизывающие ветра. Рядом высился огромный скелет неведомого четвероногого существа. Я легко мог устроиться на ночлег в одной из глазниц исполинского черепа. Несколько особо рьяных представителей местной фауны напали на нас, но мы легко расправились с ними.
Я отозвал Анну в сторонку, решив поговорить с ней о том, что не давало мне покоя с тех самых пор, как мы повстречали Равел в Лабиринте. Я попытался объяснить, что произошло, когда я поцеловал Равел, но Анна меня перебила.
— Брось, — рявкнула она, — не надо поднимать снова все это дерьмо. Если хочешь целоваться с демонессой, то с ведьмой оно как- то безопаснее. — Она зло сплюнула. — А теперь прекрати этот бестолковый треп: не хочу больше слышать об этом, не хочу!
Я задал иной вопрос, припомнив слова Равел.
— В Лабиринте Равел сказала, что ты испытываешь муки... что она имела в виду?
Анна нахмурилась.
— Ничего она не имела в виду. Обычный ведьмовской бред, только и всего.
— Уверена?
— Я же сказала — НИЧЕГО. Если ты не знаешь, что она имела в виду, то я и подавно.
— Ну, если хочешь поговорить об этом, то я слу...
— Я...— Анна на секунду отвела глаза. — Я не знаю, почему странствую с тобой! Я не знаю, почему отправилась с тобой на поиски Равел! — Она нахмурилась, но казалась более смущенной, нежели разозленной. — Это бессмысленно мне это не нравится! Я...— Анна сделала глубокий вдох. — Я думаю, у меня к тебе определенные чувства. Это так странно... Не думаю, что кто- либо когда - либо мне нравился. Но ты...— Анна пожала плечами, стараясь не встречаться со мной глазами. — Я не знаю, что в тебе такого — ты часто тупишь, ходишь так, будто у тебя ребра переломаны, ты неуклюжий, ты пахнешь, как зомби, ты...— Она вздохнула. — Ты мне нравишься.
Я заколебался, чувствуя, как душа разрывается на части. Как мне объяснить ей, что будет куда лучше, если она не станет привязываться ко мне, что все те, кто следовал за мной, кому я был небезразличен, обречены? Я растерянно молчал, Анна же продолжала говорить.
— Это все потому, что я думаю, что ты обречен. — Неожиданно Анна взглянула мне прямо в глаза. — Думаю, ты ходишь, закованный в цепи, но сам этого не осознаешь. И я... питаю чувства к тебе, но также боюсь за тебя... и это сводит меня с ума, вот. Я не хочу, чтобы с тобой что- нибудь случилось, но я не знаю, как уберечь тебя!
Ее забота, зеркальное отражение моей собственной, пронзила мне сердце. Ничего не сказав, я сделал шаг вперед.
Положив руку ей на затылок, я притянул напрягшуюся Анну к себе и поцеловал в губы. Сперва казалось, будто я целую стену, затем она медленно ответила на поцелуй, сначала робко, затем более уверенно, ее зубки слегка куснули мою верхнюю губу. Она тихонько заурчала, хвостик обвился вокруг моей ноги, надавил...
Конечно, мы позабыли о том, что наши товарищи находятся неподалеку. Морти первым напомнил о себе.
— Может, вы двое отлепитесь друг от друга, пока не пришлось звать дабуса, чтобы тот разъединил вас? — Морти хмыкнул. — Или позвольте мне тоже поучаствовать, а?
