Те и сами радые.
Кажной-то охота было в дом богатый попасть.
Вот и попадали.
И пропадали.
Нет, сперва-то жили они, как и водится, мужними женами, хозяйствие вели, деток рожали… кто первым мальчика приносил, той почет был да любовь, а вот ежели девка случалась, тогда-то и наряжали невесту для Болотного бога. Опаивали, розум дурманили и топили в ближайшей трясине.
Дите и вовсе на камне черном оставляли.
Те-то, которые пришлые да много пожившие, про все ведали, да не спешили упредить… то ли со страху, то ли к часу тому сама душа их болотом становилася, вот и боялись утратить богатствие свое. Но главное, что однажды пришла в село девка, которая навроде как замуж согласилася идти, да только не мужа искала, а сестрицу свою старшую, сгинувшую без вести.
Конечно, ничего-то ей не сказали.
Но девка не дурою оказалася, глядела и слухала, и нагляделась, наслышалась такого, что страх ее страшенный обуял и в страхе том она, брюхатая, сбегла от мужа и его родни ласковой. Чудом через болото прошла, да и разродилася дома до сроку.
Девочку принесла.
И сказывали, что за девочкою тою и за женкой беглою весь болотный люд явился. Сулили золото, ставили горшки открытые, до верху монетой полные, да не выдали беглянок сродственники, знать, хоть бедны были, да чтили заветы Божинины.
В доме заперлися.
Молилися разом, чуяли, как вышел за данью своею Болотный бог, но ему, вне болота, силы не было. От и ходил он, вздыхал, а ничего не смог сделать. А как рассвет наступил, то и вышло, что порушен был древний сговор, что без жертвы осталась багна, и на жертвенном камне кровь не пролилась.
Тогда-то и взревел Болотный бог со страшенною силой.
И на голос его поднялось болото. Вылезли топлецы да лоскотухи, вошли в деревню, стали людей хватать. Налетели кикиморы, наскочили криксы… и никому не было спасения от болотное нежити.
А после деревню и вовсе накрыло трясиной, будто волною речною.
Ни хаты не осталось, ни кола дворового.
С той поры и зовется пустошь клятою. И никому из роду людского, ежели хочет он живым остаться, неможно ступать на землю ту…
Бабка и не ступала.
И мне не велела. Сколько помню, обходили мы пустошь сию стороною, да дальнею дороженькой, хоть и гляделась она безопасною. Бережок, сосенки реденькие… и ныне вон торчат, ветвями качают… а ветра нет.
И не сосны это — березы белоснежные, огроменные, каковых тут нет и быть не может.
А меж березами видится серебристый тын.
— Люди? — Лойко лук опустил, а Ильюшка, напротив, поднял.
— Нельзя туда идти. — Бабка взяла левей.
— Но, может…
Виднелись хаты, низенькие, сваленные из огроменных вековых сосен, с крышами плоскими, на которых колосилась спелая пшеница.
— Лойко, голову включи… откуда здесь людям взяться?
А я видела их… вон детвора козла гоняет, аль он детвору. Главное, хохочут, скачут, дразнят бородатого, он же мекает и норовит поддеть кривым рогом, зацепить короткую рубашонку. И дети босоногенькие, за ними старуха приглядывает в красной нарядное одеже.
Баба коровенку доить присела, та, пусть и невелика, но крутобока, сонно жует траву…
— И одеты они как-то… не по сезону. — Арей обернулся, отыскал стаю взглядом.
Волки отстали.
Видели пустошь… и боялись.
Лошади нашие тоже неохотно шли, хоть и стороной, да близко было клятое место.
…мужик над лодкою присел, да не долбленою, какие у нас делали, а из шкур пошитою. Такая и легка будет, и сподручна, самое то в круглых болотных озерцах.
На бережку и сети сохли.
А над ними вялилася рыба на солнце…
…и чуяла я запах этой рыбы, а еще навоза и болота, которое в мороке этом ожило, задышало.
— Стороной идем. — Арей подъехал ближе и за повод мою лошадку перехватил. — И побыстрей… что-то мне не нравится такое погружение в морок…
Тот же расползался, и вот уже таяли снега, пробивались сквозь них белые венчики болотных первоцветов. Ветром протянуло по лицу, духмяным, весенним…
Хлебом свежеиспеченным.
И хлюпали конские копыта по мхам… а те норовили разъехаться.
— Твою ж…
Слева от Лойко поднялся пузырь болотного газу.
А бабкин конек заржал, замотал головою да и провалился по самую грудь.
— Не хочу вас пугать, — Ильюшка своего попридержал, — но сдается мне, что выбора нам не оставили.
И вправду, что слева, что справа расстилалась предательская зелень топей.
Бабку-то Илья с коня стащил. И самого вытянуть попробовал… а на помощь уже спешил мужик, тот, что лодку чинил… с топором спешил.
— Нельзя туда ходить! Разворачивайте коней… разворачивайте…
А и куда можно?
В деревню клятую?
Ох, до чего неохота была… но чуется, и вправду нет у нас выбора. А тут, глядишь, рассвет настанет, да и развеется морок. Правда, мужик с топором вовсе на морок не походил.
Пахло от него рыбьей требухою да потом ядреным. Он же пихал коней, махал рукой, спешно что-то объясняя, а на крик его и другие спешили. Ох, чую, добралися мы до людей раньше, чем думали… да только радости с этого никакой.
ГЛАВА 57
О проклятой деревне и предсказаниях
Коня-то всем миром вытянули.
Да к деревне повернули.
— Что ж это вы, люди добрые, да на болота полезли, дороги не ведаючи? — сокрушался давешний мужик. В повод конский он вцепился клещом, и, чую, коль хватило б у бабки окаянства конька пришпорить, не допустил бы этакого. Повис. Лег под копыта, да и с полдеревни положил бы…
Редкими были тут гости.
Оттого и встречали нас найлюбезнейше, едва ль не кланяючися, а уж глядели глазами… ох, жуть меня от этаких глазов пробирала. Вроде и человечьи, а вроде и нет, покатые, пустые, как у снулое рыбины. И пахнеть рыбою, оно-то и понятно, сушатся на ветру лещики с подлещиками, караси да ерши и прочая рыбья мелочь. Вялятся на солнце щуки, что махонькие, с ладошку, что огроменные, не щуки — бревна, мхом заросшие.
Драный кот давится рыбьими потрохами.
А бабы в преогромном котле, во дворе самого большого дома ставленном, ушицу, стало быть, варят. Всемером. Никогда не видала, чтоб всемером… тут и двоим хозяйкам на одное кухне сжиться тяжко, а чтобы так… верховодила косматая старуха с волосами белыми, с лицом смуглым да морщинистым. Нос ее крючковатый нависал над губами, а бровей будто бы и вовсе не было, зато глаза синие горели ярко.
На меня поглянула.
Усмехнулась, показав желтый кривой зуб, да и сплюнула прямо в котел.
— Старшая нашая, — сказал давешний мужик, назвавшийся Налимом. Оно и понятне, что прозвище, да, верно, не принято туточки было настоящие имена пришлым называть. — Старая Ольха…
