Яританна только коротко улыбнулась, вспомнив, как шокировала наставника словестности, раскритиковав в пух и прах слезливую историю о девочке и брошенной собаке, заявив, что пока ребёнок не работает распоряжаться ресурсами семьи права не имеет, а значит отчим был прав утопив подобранное животное. Исключительно по — человечески ей рыжую собаку тоже было жалко, но строго расписанная до копейки стипендия к благотворительности никогда не располагала.
— Зато не втравляла бы детей в беспочвенные иллюзии, — развела она руками. — Но что‑то делать всё равно надо.
— Надо, — не без грусти согласилась травница, несмотря на специальность любившая всё делать «правильно». — Но не спрыгивать же с телеги на полдороги, чтобы разом отделаться от всех проблем.
Яританна с интересом рассмотрела лежащее между ними тело, всё ещё довольно болезного вида, но уже значительно посвежевшее, и печально вздохнула:
— Идея хорошая, но нам не подходит. Ты полудохлого не бросишь, а я и без него весьма колоритна. Нас в любом случае запомнят.
— Тогда пусть запомнят правильно!
Девушки заковорчески переглянулись: общая психология обеим неплохо давалась в ученическую бытность. В следующее мгновение округу потряс слаженный истеричный вопль: — МЫШЬ!!!
****** ****** ****** ****** ******
— Рerdi? Griffinte?
На мраморном, лишённом эмоций лице неприятного во всех отношениях представителя рода человеческого впервые проступили эмоции. Даже не проступили — мелькнули, тут же растаяв в уголках растянувшихся в мерзкой усмешке губ.
Как же она ненавидела эту ухмылку, вечно балансирующую на гране учтивости и оскорбления, одной тонкой линией делающую ничем не примечательное лицо пакостной змеиной мордой! Ей в этом человеке было решительно неприятно всё, начиная с холодных невыразительных глаз, больше напоминающих старое стекло, и заканчивая длинными изящными пальцами с аккуратными ухоженными ногтями и массивным перстнем, украшенным грубо выполненной медвежьей головой. Если перстень просто вызывал эстетическое неприятие своей необычностью и чрезмерной брутальностью на фоне сдержанного чёрного костюма, то глаза заставляли дрожать от ненависти. Никогда их не задевали эмоции, не гостил в них блеск возбуждения или огонёк ненависти, не вспыхивал восторг при взгляде на неё. Ни зависти, ни злобы, ни радости, ничего, словно их обладателю она была настолько безразлична, что он даже не утруждал себя быть равнодушным. Такого отношения к себе Иринма Бесподобная никак не могла принять.
— Ikh, — голос прозвучал глуше, чем ей хотелось бы, но под взглядом секретаря владеть собой получалось плохо.
Неожиданно плечи его дрогнули и мелко затряслись, вежливая улыбка сломалась, а в глазах появилось что‑то отдалённо напоминающее восторг. Секретарь запрокинул голову и заливисто засмеялся. Впервые на памяти Иринмы, да и всего штаба, наверное. Он даже не смеялся, а гоготал в голос, что совершенно не писалось с привычным образом пунктуального и чопорного иностранца.
— Perdis? — выдавил из себя сквозь смех секретарь. — Sub lito no serci? Griffintu kasis tie gueste…
Чародейка густо побагровела от злости, огорчения и совершенно неуместного смущения. Как же её бесил этот выскочка!
Неожиданно в шаре торс обладателя характерного кольца исчез, сменившись парой начищенных чёрных ботинок иностранного производства.
«Опять на стуле катался!» — мысленно возмутилась женщина, обиженная до глубины души таким пренебрежением к собственной персоне. Катание на кресле было ещё одной чертой, невыносимой травницей в этом бледном невозмутимом создании.
— Ho, pardonie, — тут же поднялся мужчина, отряхивая пиджак и почти незаметно утирая белоснежным платком выступившие от смеха слёзы. — Кiu burleska serco! Perdi ekzisenco pezo h trocen, bone turistrium kaj farilech qordonit pliatto.
— Sed ciu vero! — неожиданно обиделась Иринма, что её уличают во лжи. И кто? Бездарный изворотливый выскочка с режущим слух, хотя и очень интригующим альрийским акцентом. — Progrumme esti medstara traninsisti! Akizimus jam puni kaj…
— Vi kompreni, kiamaniere Cefa pacreakcio? — голос секретаря пробирал до костей не хуже ледяного ветра.
Женщина невольно поёжилась: встречаться с ним взглядом было крайне неприятно.
— Mi scii, ke ciu este besto de lue personi keprikaw. Mi certeco, ke tia bone animal ne suferi kaj rapide trovvile. Mi…
— Kio Vi voli el Мin? — как всегда сдержанно и безукоризненно вежливо поинтересовался мужчина, почтительно склонив на бок голову.
Иринма слегка растерялась от подобного поворота событий. Она настолько привыкла, что мужчины по первому зову бегут к ней на помощь, наперебой предлагая решения и выходы, что самостоятельно не смогла сформулировать просьбу. Она не была совершенно глупа, подобно девочкам — цветочкам, что от неосторожного чиха начинают трястись и проситься под тёплое мужское крыло, но и отказов в рыцарской поддержке ещё ни разу не встречала. Ей стоило изначально задуматься, что мужчина, который при знакомстве с новой главой шестого штаба вместо восторгов и влюблённости поинтересовался, не помешает ли ей пластическая операция менять при необходимости личины, вряд ли с восторгом бросится предлагать свои услуги. Госпожа Травница даже посерела лицом от досады.
— Mi voli ce Vi demandi, — начала она сквозь зубы, мечтая впиться ногтями в его самодовольную физиономию, что сейчас почти выражала участливость. — Peti… iun laparettiu el Cefa…oxtrovi au serco.
Секретарь скривился, точнее внешне он никак не отреагировал, но коронная улыбка неуловимо стала какой‑то презрительной, почти брезгливой.
— Vi kuceso, — сказал он, задумчиво подёргивая стильно выбритую треугольную бородку, голос был вполне вежливым и практически учтивым. — Tio lazarettiu este en provizo. Kij Мi povi done Vi lian ec. Cleman: kio Мi est havis dа ciu.
— Sinjoro secrettio, — своим густым, как патока голосом проворковала женщина, многозначительно улыбаясь и поигрывая жемчужной серёжкой, — Vi ja ciam povi opinii sur Мia profunda midanko kij…
— Trankvul, — тоном, дробящим даже горный массив, прервал полёт её фантазии неприятный во всех отношениях любитель чёрных одежд. — Ci trovul kij alroppul Мe tio, kiu uzi autodaffe en dimanco.
Иринма постаралась скрыть досаду за ещё одной сладкой улыбкой: с секретарём малой кровью расплатиться не получилось. Оставалось только согласно кивнуть и просительно протянуть ладонь. В ответ её одарили очередной холодной улыбкой и видом аккуратно сгорающего свитка. Спустя мгновение тонкая струйка дыма вальяжно вытянулась из шара, оседая на ладони чёрной жирной сажей, медленно скапливающейся подобием исчезнувшего заклятья. На ощупь процесс был омерзительным, но сама технология передачи уникальной. Что льстило женщине и как‑то примиряло её с неприятными ощущениями.
