– В Черной Алати дубы не рубят, – не выдержал Ворон, а кто бы такой бред выдержал? Разве что засевшие у Коко философы, и то если к ним приставить Котика.
– Я немедленно извинюсь. – Валме еще раз поклонился исполненному равнодушия дереву. – Сударь, вам не стать шкафом, но я вас все равно глубоко уважаю, а вы меня все равно не запомните. Так что продолжайте млеть в лучах на радость тем, кому нечем заняться. Рокэ, мы так и будем мотаться от армии к армии? Я понимаю, ты даешь понять своим генералам, что ничего не изменилось, но неужели тебе не надоело? Конечно, мориски – это занятно, но Савиньяк не знает, с чем это блюдо подавать, а мы его бросили. Вместе с Джильди, дядюшкой Шантэри и дамами… Он казался таким разочарованным, я имею в виду Эмиля.
– Тебя так это волнует?
– Волнует. Кого ты взял с собой? Я его боюсь! Кроме того, мы можем встретить великого герцога Алатского, и что я ему скажу? Что я скажу папеньке, Шеманталю-старшему, Котику, наконец?! Он не поймет ни моего отъезда, ни моего молчания.
– Так ты молчишь?
Это было уже слишком.
– Если человек не знает, что сказать, – возмутился виконт, – он все равно что молчит. Что я знаю, кроме того, что мы в Алате и завтра праздник?
– Сегодня. В Алате празднуют ночами.
– А мы будем праздновать?
– Будем. Что-то еще?
После такого остается не заметить, обидеться или обнаглеть. Марсель не терпел таких вопросов с детства и предпочел обнаглеть.
– При лучшем для нас раскладе мориски уберутся за Межевые острова по тем же причинам, по которым явились, – сообщил он. – Я слышал, как ты это сказал Эмилю, но не понял.
– Странно. – Кажется, Алва начинал просыпаться. – Обычно ты понимаешь больше.
– Мне было скучно, – признался Марсель, – и я уснул. Я ночью иногда сплю.
– Бывает. – Алва тронул своего нынешнего гнедого, вынуждая идти быстрее. – В Зегине, знаешь ли, думают о нашем союзе с Агернэ примерно то же, что в Золотых землях, но наоборот. Тергэллах готов представить нас эдакими исполнителями своей воли, которые завершат искоренение скверны, избавив морисков от необходимости с ней соприкасаться. Садр это устроит: ему хватает врагов за Внутренним морем, а вот Зегине придется захлопнуть пасть. Жрецы – чтобы не забивать тебе голову жуткими словами, назову их так – разрешили перейти море, лишь получив доказательства того, что Агарис исполнился скверны. Очень похоже, что так оно и было. Теперь Зегина нашла скверну в Паоне. Это может быть правдой, а может – политикой. Вытеснить «павлинов» с побережья, соорудить там «чумные» заставы, потом разрешить вокруг них селиться, передвинув Межевые острова за море и сделав их только зегинскими, – это заманчиво…
– Папеньке не понравилось бы граничить с морисками, – задумчиво протянул Марсель, – тем более с чужими. Но если мы будем граничить с гайифцами, которые граничат с морисками, может выйти неплохо. Так почему бы зегинцам не искоренить немножко скверны, а нам в это время не навестить фок Варзов? Пока мориски не нарушат еще чего-нибудь…
– Я должен навестить даму.
– Да, ты говорил, – припомнил Марсель. – Но разве ты имел в виду не Клелию? Ведь тебе с ней, если я ничего не путаю, должно быть как ни с кем.
– Кто бы спорил? – Алва рассмеялся, и Валме порадовался, что он не Клелия, не зегинец и не его величество Дивин.
Тени стали совсем короткими, солнце весело сияло прямо над головой. Последний день весны… Весна и война, вместе они нелепы, наверное, поэтому люди видят только войну.
– Это может быть хитростью, призванной выиграть время для подготовки очередной ловушки, – в очередной и, вероятно, последний раз предупредил начальник штаба.
– Может, – пожал плечами Савиньяк и вскочил в седло. Хеллинген отвернулся и принялся что-то выговаривать командиру васспардских кирасир. Время подходило к полудню, до встречи оставались четверть часа и четверть хорны. Хайнрих искал встречи с Проэмперадором Севера, Лионель был на таковую согласен, Айхенвальд с Хеллингеном – нет, но решали не они. Савиньяк ответил «да», и война задремала. Гаунау стояли на прежнем месте, в этом Реддинг был готов поклясться и клялся. Талигойцы, не теряя времени – потом «медведи» могли его и не дать, – сооружали полевые укрепления вроде тех, что так пригодились при Альте-Вюнцель, а фок Лауэншельд и Хеллинген утрясали кучу неизбежных при таких переговорах мелочей. Лионель почти не вмешивался: то, что предлагали гаунау, почти исключало удар из-за угла, а встретиться и лично посмотреть на врага, тем более на такого, было в любом случае полезно.
Маршал первым послал коня на ведущую к месту переговоров тропу. Над головой навис Летний Излом, и мысли сами собой сворачивали на костяные деревья, бергерские поверья и прочие прелести. Хайнрих пожелал говорить после обвала – гнался, гнался и вдруг остановился. Это могло быть связано… Это должно быть связано, потому что просто так медведи добычу не выпускают.
– Мой маршал, они ждут.
– Кто был первым?
– На открытое пространство мы вышли одновременно.
– Отлично.
Хайнрих привел с собой два полка, Лионель удовлетворился гвардейцами Мениго. О том, что долина Рачьего ручья будет набита «Закатными тварями» и егерями, никто не договаривался: обе стороны полагали разведчиков естественным дополнением пейзажа. К слову сказать, изумительно красивого. Маршал неспешно поднял трубу: гаунау стояли на виду, и пехота, и конница. С развернутыми знаменами, ровными рядами. На строго оговоренном расстоянии от брода. И еще у самого берега виднелась цепь егерей, эдакое отражение гарцующих на «талигойской» стороне «фульгатов».
Странно ровный для этих мест луг, надвое рассеченный широким ручьем. Костяная ива в Рафиано стоит в похожем месте.
– Уилер, тут в самом деле водятся раки?
– Мой маршал…
– Когда будете снимать дозоры, не забудьте проверить. – Савиньяк поправил шляпу и неспешно выехал из зарослей. Гаунау тоже не стали мешкать. От общего строя сразу же отделились с сотню конных и широкой рысью пошли к берегу, над всадниками реяли королевский штандарт Гаунау и большое серое полотнище. Добрались до широкой луговины в паре сотен бье от воды и встали. Чужая труба звонко сыграла что-то не слишком быстрое.
– Вот сейчас и узнаем, чему мы обязаны неожиданной передышкой. За мной, господа. «Идем с миром».
Талигойский трубач оглашает окрестности непривычным ему самому сигналом, Сэц-Алан поднимает наскоро сделанный серый флаг. Кавалькада перестраивается, дальше уместен церемониальный шаг. Грато не зря два года служил капитану личной охраны его величества Фердинанда, он знает, как себя показать. Сам Лионель под столичным седлом ходил дольше и – сейчас он отчетливо это понял – отнюдь не хотел возвращаться. «Торка молодит, Оллария старит», – повторял, возвращаясь к своей войне, отец. До того, что убивают обе, новый граф Савиньяк додумался сам.
