Процессия тянулась через площадь к костелу. Я направил коня в распахнутые врата замка, закричал громко:
– Лекаря!.. Лекаря!.. Как можно быстрее!
На внутреннем дворе народ расступился, ко мне ринулся молодой рыцарь с развевающимися, как у девушки, золотыми волосами.
– Ваша милость! – закричал он счастливо. – Я все выполнил!
Я соскочил с коня, бережно снял безвольное тело Гендельсона. Сигизмунд умолк, подхватил с другой стороны. Еще несколько человек подбежали, протянули руки. Заплакала женщина, увидя обезображенное лицо. Кто-то начал длинно и злобно ругаться, проклиная рыцарей Тьмы.
– К лекарю! – закричал я злобно. – Он жив!
Толкая и мешая друг другу, его понесли на руках в сторону башни, где обитает королевский лекарь. Я шел следом, поддерживал свисающую руку. Обрубок правой руки почернел, распух, от него смердящий запах, сравнимый только с тем, что падает с неба.
Мы гурьбой вдвинулись в узкие двери, навстречу бежал человек в накинутом на голое тело халате. Он ахнул, узнав Гендельсона, вельмож такого ранга знают все. Когда Гендельсона занесли, я сказал лекарю:
– Глупо такое говорить… но сделай все! Немногие смогли бы так…
Лекарь быстро открывал горшочки, кувшинчики. По комнате потек слабый запах лекарств. Гендельсона освободили от одежды, положили на стол. По всему телу чернело сожженное до углей мясо. Лекарь начал покрывать его вязким желе, похожим на вишневый клей. Я ощутил сильный запах, немного резковатый, но бодрящий, прочищающий голову, как запах нашатыря.
Лекарь прислушался к сердцу, помощники подали большой медный горшок с плотно притертой крышкой. Оттуда вырвалось лиловое облако. Пятерня лекаря нырнула туда, я смотрел, как он покрывает черной вязкой жидкостью обрубок руки. Запах стал еще сильнее, неприятнее.
Веко уцелевшего глаза затрепетало и приподнялось. Глазное яблоко было налито кровью. Гендельсон непонимающе смотрел в потолок. Я сказал быстро:
– Мы в Зорре, Гендельсон!.. Мы в Зорре!.. Ты все выполнил, ты передал талисман… ты вернулся… с победой….
Лекарь с шумом вздохнул. Лицо его прояснилось.
– Теперь могу сказать, – проговорил он быстрым торопливым шепотом, – что он… выживет.
– Что ж, – ответил я тихо. – Он выполнил все… что хотел…
Он что-то говорил еще, но я, как слепой, пошел к выходу. Сигизмунд заботливо поддерживал меня, что-то верещал довольно и беспечно, хвастался и все хватал меня за плечи, под локти, вел, не давал упасть. На площади к моему коню подходил торопливо Дитрих. Его раскачивало, на исхудавшем лице глаза ввалились так, что могли упасть вовнутрь черепа.
– И Черный Вихрь вернулся! – сказал Сигизмунд восторженно. – Ваша милость, я приехал, когда он порвал повод и все крушил в конюшне!.. Я решил, что с вами беда, уговорил оседлать и нагрузить вашими доспехами. Он как будто понял, дал надеть седло и навьючить мешок… а потом прыгнул прямо, будто стены и не было… там и сейчас каменные глыбы лежат, а стены будто и не было…
Я, не слушая, устремил взгляд на Дитриха.
– Исполать, отец Дитрих, – сказал я треснутым голосом.
Он ответил хрипло:
– Великие силы Тьмы… Великие силы Зла и Разрушения души человеческой в нашем Зорре.
Небо стало серо-черным, по земле непрестанно струилась быстрая, болезненная для глаз рябь от мелких тел, тысячами застилающих солнце. Мыши метались, сшибались, воздух был полон мелкой удушливой шерсти, что мириадами крохотных иголочек оседает на землю. Щели между каменными плитами уже забило этой рыжеватой чернотой.
Мне показалось, что вся несметная стая мечется над городом в неком ожидании. От неумолчного писка, едва слышного, но из тысяч и тысяч злобно ощеренных пастей, начинало звенеть в ушах.
Я спросил:
– Когда они появились?
Он прямо посмотрел мне в глаза.
– На второй день после вашего отбытия. С каждым днем их все больше. Мы молимся, мы устраиваем крестные ходы, даем обеты… но, похоже, вся эта мразь ждет некоего слова, чтобы обрушиться на Зорр… Слышишь, ликуют, предвкушая победу!
Боль взяла сердце в железные клещи. Мы прошли через леса и болота, одолели черных рыцарей, отдали талисман, вернулись с победой… но для дьявола это не победа? Так какой же удар меча будет для него заметным?
С той стороны площади бежала Лавиния. Платок слетел с ее головы, золотые волосы трепало ветром. На бесконечно милом лице были страх, смятение, отчаяние, боль – все это я увидел сразу, ибо, чувствую, у меня самого еще та морда лица.
Увидев нас, она запнулась, замедлила шаг. Я пожирал глазами ее бледное лицо. Чистый взор, одухотворенный лик, сердце сжалось, вскрикнуло от боли и рухнуло в бездонную черную пропасть. Ей уже все сказали… Сейчас она вбежит к нему. Увидит обожженное лицо и пустую глазницу. Увидит страшные раны, обрубок правой руки…
Наши взгляды встретились. В ее распахнутых до глубин души глазах были отчаяние, крик, мольба, просьба спасти, что-то сделать, изменить весь этот мир… Бесконечно долго мы смотрели друг другу в глаза. Я вбирал ее всю, в страшном прозрении абсолютно отчетливо зрел, что это наша последняя встреча.
Потом она опустила голову и, пряча взор, вошла в дом лекаря.
Страшный режущий крик над головами резанул по нервам. Ужасающий визг мириадов крохотных летунов, словно их опалило огнем. Черную тучу беснующихся зверьков медленно отодвигало на юг, их теснила прозрачная, но исполинская ладонь. Заблистали тысячи и тысячи искорок, летучие мыши натыкались на магический щит и сгорали. Небо открывалось синее-синее. Брызнули золотые широкие лучи, чистые, радостные, праздничные. По городу зазвенели ликующие крики. Каменные башни, громады домов, улицы, площади и лица горожан вспыхнули отраженным светом солнца. Взвился ветерок, погнал перед собой в сторону городских ворот клубы мелкой рыжей шерсти. Воздух быстро очищался от смрада.
Отец Дитрих упал на колени, руки сжаты у груди, лицо к небу, истово молился. Из-под плотно сжатых век выкатилась слеза. Неисповедимы пути Господа, услышал я страстные слова, неисповедимы! Никогда не узнаем, что освободило Зорр.
И не узнаете, прошептал я, почему отныне чужие войска не подойдут к его стенам.
