— Пойдешь у стремени, — бросил он Гассану и тронул коня.
За ним подняли своих хадбанов в рысь десять гвардейцев отряда сопровождения.
Они ждали в оговоренном месте: на прямоугольном выступе бастиона, нависающего над соснами и дубовыми рощами, полого уходящими вниз с крепостного холма.
Хасан ибн Ахмад, придерживая край белой чалмы, закрывал им лицо от секущего ветра. Десяток курайшитов встал за его спиной полумесяцем.
Сиглави Тарика закивал тонкокостной мордой, здороваясь со здоровенным рыжим жеребцом под Хасаном. Кони пытались обнюхиваться, но их разводили, вздергивая поводья и заставляя возбужденно приседать на задние ноги. Храпя и фыркая, жеребцы роняли с мундштуков слюну.
Наконец, когда лошади успокоились, Хасан опустил с лица белую тонкую ткань и сказал:
— Ну здравствуй, братишка.
Нерегиль молча кивнул.
Они впервые за восемь месяцев осады встретились лицом к лицу.
Хасан кивнул на державшегося за золоченое стремя Тарика мальчишку:
— Скрась мои дни, братишка, продай гуляма.
Гассан в ужасе запрокинул лицо, пытаясь поймать взгляд господина. В лице нерегиля ничего не дрогнуло, словно он ничего и не услышал. Хасан насмешливо оглядел юного невольника, надолго задерживая взгляд сначала на рдеющих от смущения нежных щеках, потом на красивом кафтанчике из синего атласа — а затем и на тонких, как у девушки, белых пальцах, намертво вцепившихся в полукружие стремени.
Не дождавшись ответа, Хасан ибн Ахмад тряхнул головой и сказал:
— Никто не знает своей судьбы, о Тарик. Может, Всевышний помилует нас, а может, опустит на дно колодца, имя которому время. Мой повелитель, Али ар-Рид ибн Зайяд, тяготится этой войной и готов сложить с себя бремя власти. Он согласен прибыть в Мадинат-аль-Заура и принести присягу халифу Фахру ад-Даула ибн Аммару. Главы родов Бану Курайш готовы дать клятвы верности и последовать его примеру. Мы просим лишь выписать нам обещание безопасности, аман, — и можем двинуться в столицу в день, который ты сочтешь удачным для себя, Тарик.
Золотые полукружия на нагрудном ремне Гюлькара зазвенели — конь затоптался на месте и стал бить копытом, вытягивая ногу, красуясь и показывая тонкие изящные бабки.
Тарик похлопал его по шее и сказал:
— Ты многому научил меня, о Хасан. Помнишь посольство ибн Казмана в Куртубе и то, что ты мне тогда сказал?
Ибн Ахмад понимающе усмехнулся. И кивнул:
— Меч правоверного.
— Именно, — спокойно подтвердил Тарик.
И, покачав головой, дотронулся пальцем до шеи.
Хасан рассмеялся:
— Я им сказал, что ты откажешься, но они мне не поверили. Когда думаешь идти на приступ, братишка?
— Через четыре дня, — пожал плечами Тарик.
— Наши астрологи говорят, что это благоприятный для халифа Али ар-Рида день, — весело отозвался Хасан и придержал затоптавшегося и замотавшего мордой коня.
— Через четыре дня увидим, — сухо отозвался нерегиль.
И поднял руку:
— Прощай, Хасан. Нам время расстаться.
И, развернув Гюлькара, поехал с площади прочь.
четыре дня спустя
…— Мы нашли его, сейид.
Молодой сотник-ханетта почтительно поклонился, указывая на спускающуюся в правый внутренний двор лестницу.
Нерегиль лишь едва заметно кивнул, показывая, что слышал его слова. Его глаза не отрывались от стоявшего в кольце желтых кожаных ханаттанийских кафтанов человека. Склоненные острия копий южан упирались тому в грудь и в спину. А человек, улыбаясь, смотрел вверх — там, в высоком небе, плыли редкие белые облачка и ярко сияло солнце. Сзади, справа и слева от человека и окружавших его воинов стены башни обрывались в головокружительную красоту весеннего пейзажа: сосны на камнях под крепостью трепал ветер, свежая зелень падуба волновалась под ударами налетавшего из поднебесья бриза.
Человек опустил голову и посмотрел на свой меч, лежавший у ног нерегиля. Тарик проследил его взгляд и сказал:
— Я не хочу везти тебя в столицу, Хасан. Распорядись своей жизнью сам.
И бросил человеку свою перевязь с джамбией.
Тот ловко поймал звенящий серебряными бляхами ремень и улыбнулся:
— Благодарю, братишка.
Хасан ибн Ахмад вынул из ножен яркий, сверкающий как зеркало клинок, оценивающе кивнул, посмотрел еще раз в небо. И всадил изогнутое лезвие себе в грудь.
Его глаза стали стеклянеть, когда он снова посмотрел на молча наблюдающего за ним нерегиля.
— Пп-прощай…
Ноги человека подкосились. Некоторое время он простоял на коленях, наблюдая за сочащейся из-под шелка бурута кровью. А потом пошатнулся и упал на камень.
— Прощай, Хасан, — тихо отозвался нерегиль.
…До него, видимо, никто не решался дотронуться. Невысокий сухощавый человек с мягким лицом книжника бродил, пошатываясь, между устилавшими зал телами. Черно-белые, идущие путающим взгляд шахматным узором плиты пола блестели под ярким солнцем. Ряд полукруглых окошек в высокой беленой стене заливал зал светом, из-под арок террасы налетал ветерок, хлопавший красными шелковыми занавесями — и полами неподпоясанного алого халата человека. Его чалма была аккуратно намотана, но на ногах не было обуви. Края белых штанов уже намокли в крови, и человек постоянно оскальзывался, когда пытался перешагнуть или обойти распростертых на полу людей.
Наклонившись к пробитому тремя стрелами трупу в роскошном парчовом халате, он вгляделся в посеревшее лицо с широко раскрытыми глазами и пробормотал:
— А, Муса, и ты здесь.
И кивнул своему вазиру. Потом поднялся и, осторожно обойдя раскинутые ноги в сафьяновых туфлях, подошел к юноше, из бока которого торчал длинный дротик на тонком бамбуковом древке. Из-под тела вытекала ярко-красная лужа, маслянисто поблескивающая в солнечных лучах. Человек наступил прямо в лужу, но не заметил этого. Он присел на корточки, и полы красного халата сразу намокли и потемнели.
— Умар, сынок, здравствуй. Мне кажется, я уже видел тебя сегодня утром, но не успел поздороваться.
А рядом с юношей, опрокинувшись навзничь, лежал очень худой старик в ослепительно белой одежде — белой там, где она не намокла от крови, уже не сочившейся из раскрывшей ему грудь и ребра страшной раны. Серебряная шапочка-данийа свалилась с головы, а медные пластины ее подвесок запутались в длинных седых волосах.
— А вот и ты, Фадл! Ты тоже спишь…
Похлопав старого законника по плечу, человек поднялся и грустно огляделся:
— Все спят…
Сохраняющие почтительное молчание ханаттани плотными рядами стояли на ступенях террасы. Придерживая хлопающие и парусящие занавеси, они наблюдали за обескураженным человеком в центре заваленного трупами зала.
