Он ждал увидеть за окном улицу или сад. Море ночных огней или нежность рассвета, блистание ясного дня, грозовой сумрак или алый закат...
С диким криком Лонсирем отшатнулся от Окна и, валясь с ног, кинулся к противоположной стене. Он споткнулся о журнальный столик, сшиб его, упал и пополз по ковру на четвереньках. В единый миг он насквозь промок от пота. Конечности тряслись. Во рту ощущался вкус желчи.
Окно усмехнулось.
Окно смотрело ему в спину.
Лонсирем бросился к двери. Он уже взялся за ручку, когда страшная догадка оледенила его: а если дверь тоже выходит Туда?
Окно дышало и тянулось к нему, сизое, лютое.
Маг заскулил от ужаса.
Спасения не было.
«Надо задернуть штору, – пришло ему в голову. – Было так хорошо со шторой. Очень хорошо. Задернуть».
Но для этого надо было подойти к Окну...
В комнате стало темнеть. Зеркало над комодом, отразив Окно, начало перенимать его свойства. Потянуло ледяным холодом.
«Штора, – думал Лонсирем. – Штора!» – словно взывал о спасении. Он не мог даже обернуться в ту сторону, где был кошмарный взгляд Окна. Он только протянул руку, отчаянно желая...
Стало тихо.
Выдохнув, маг лег ничком на теплый, с подогревом, ковер и обнял руками голову. Так он лежал, пока рассеивались последние струйки мертвящего холода, к лампам возвращалась яркость, а глубина зеркала прояснялась. Нестерпимо хотелось пить, рот стянуло от жажды. Мысли смешались. Но тело и разум мага теперь хорошо повиновались ему, не было ни слабости, ни тошноты. Тяжело дыша, Лонсирем перевернулся на спину и уставился в потолок. Перевел взгляд.
Повинуясь его желанию, штора вернулась на свое место.
...нет, не в шторе было дело, не в куске ткани – повинуясь его желанию, замолчало и смирилось Окно!
Невольное торжество загорелось в груди. Все еще не в состоянии отдышаться, Лонсирем поднялся на ноги, прошатался к комоду и не глядя налил в большой серебряный стакан чистой воды из кувшина. «Нет, – думал он. – Не тени. Нет. Тени так не умеют. Что же это? Что же это такое? Никто так не умеет. Вовсе это никакая не гостиница. Зачем это все? Что это? Где я?!»
И вдруг он понял, что минуту назад кувшина на комоде не существовало.
Лонсирем медленно опустил недопитый стакан.
Подвело живот.
«Чушь, – подумал он неуверенно. – Я просто не заметил...»
«Четвертая с элементами Пятой, – возразила белая бесконечность. – А скорей Пятая с элементами Четвертой. Свободная комбинаторика на атомном уровне, и учти, Лонси, – без всяких схем. Для такой схемы нужен ватман формата «четыре авиаполя».
Лонсирем сел в кресло и закрыл глаза.
– Выпустите меня отсюда, пожалуйста, – немного подумав, тихо сказал он.
«Откуда?»
– Из комнаты этой.
«Ты не пленник. Ты хозяин. Видишь, даже Окно тебе подчинилось. Выходи, направляйся куда желаешь».
– Я хочу домой.
«Отвори дверь, войдешь в большую залу. Господин Кеви на работе, а госпожа Кеви сегодня работает дома».
Лонсирем набрал в грудь воздуха – и промолчал.
– Кто вы? – спросил он после долгой паузы.
Ответ предварила такая же пауза.
«Магия».
«Оно умеет врать», – подумал Лонсирем и, не шевельнувшись, обмер от страха: он был уверен, что незримый собеседник слышит и мысли. Но что же делать, если ему сказали очевидную неправду? Человек, окончивший Королевский университет в Ройсте, не мог вдруг уверовать, что у магии, гравитации или электричества есть разум...
«Судьба», – сказала бесконечность.
Взгляд Лонсирема сам собой обратился к Окну, скрытому шторой. «А не вдруг, пожалуй что, и уверуешь», – беспомощно подумал он. Ни одна из изученных им наук не могла подсказать, что представляет собой Окно.
«Смерть», – сказала бесконечность.
Лонсирем вздрогнул, подобрал ноги, вцепился пальцами в плечи. Его зазнобило.
«Так Я проявляю себя в замкнутом мире, – сказала бесконечность. – Я есмь беспредельная жизнь. Я – источник. Я ломаю определенную форму».
Лонсирема трясло.
Видение Цоза снова вставало перед ним – рваные облака, недвижные смерчи, песчаные столпы и тоскливые стены тумана. Бесконечные улицы уходили в туманную мглу, а дома были грудами тлена. Сутулые призраки торопились куда-то, суетные и безликие. «Еретики, – вспомнилось смутно, – рескиаты...»
Тепло светились лампы вдоль стен комнаты, рама зеркала золотисто мерцала. Когда-то сияющий копьеносец предстал Лонсирему на улицах Цоза – но сюда не было пути витязям светлого воинства.
– Что вы хотите? – вжимаясь в кресло, пролепетал Лонсирем.
«Играть».
– Что?..
«Я играю. Тот, кто отказывается от игры, обретает определенную форму, неизменную навеки, и единственное, что изменяет его, – смерть. Моя дочь связывает Меня, но Я проявляю себя во всем, что создано ею, так как Я – ее начало».
– Это... – шепотом сказал Лонси. – Вы...
«Вспоминай, Лонси, у тебя отличная память».
– Это писал господин Гаренау, антрополог и религиовед, – смиренно ответил Лонсирем. – Вы цитируете господина Гаренау, главу о метафизике Легендариума. Я на экзамене отвечал профессору Станирау по трудам господина Гаренау.
«То-то же», – сказала бесконечность.
– Вы... – несчастным голосом сказал Лонсирем, – вы смеетесь? Зачем вы это?
«Сойдет и так, – пояснила бесконечность. – Ты обещал поиграть со мной, Лонси. Выигрыш уже у тебя. Давай поиграем».
– Выигрыш? – непонимающе пробормотал Лонсирем. – Выигрыш... Я играл с толстой... с госпожой, которая продавала сувениры. Но я с ней не играл! Она говорила странные вещи. Я подумал, что она сумасше... Вы?! Вы...
«Ясный разум суть определенная форма, Лонси. Рескит, которую знает Древний Юг, безумна».
Маг замер. Конечности его одеревенели, пальцы свело. Он едва дышал.
– Что со мной будет?.. – прошептал Лонсирем.
«В замкнутом мире Я проявляюсь опосредованно. Ты – Маг Выси, мальчик мой. Я проявляюсь через тебя».
– Маг... – начал Лонсирем.
И осекся.
Ветер бил в стену огромной, высокой, как комната, палатки. Пара световых заклятий не разгоняла сумрака. На складном стульчике возле металлического стола сидела принцесса Лириния, затянутая в полевой мундир.
Внезапно увидав совсем рядом ее высочество, маг по привычке испугался. Тот Лонси, что существовал несколько недель назад, вытянулся от робости. Но Лонсирем, который жил теперь, быстро освобождался от страхов прошлого. Некая часть его по-прежнему созерцала престолонаследницу, властную полурескидди, чье сердце сковали льды Лациат; другая же часть читала медленно разворачивавшийся свиток истины.
Лириния думала о том, как она устала. О том, что отец, вечно не к месту лезущий в ее дела, опять пугливо спрашивал, не нарушит ли Уарра пакта о ненападении, а потом заводил разговор о внуках. Что южане хитры как бесы, а император Уарры того хитрее. Принцессу раздражал Атергеро, раздражал новый суперманипулятор, она не верила ни единому слову Эмерии и подозревала ту в государственной измене. «Цай-Цей! Кто пустил в войска эту мысль? – думала она со злобой. – Неужто полуживой Маджарт? Оставьте Цай-Цей в мире. Я не желаю впутывать в это Цай-Цей».
