— Думала.
Она ударила его.
Наступило долгое, напряженное молчание. Он даже не думал ударить ее в ответ. Он медленно поднял руку к горящей щеке. Джоанна вдруг рассмеялась.
— Ты выглядишь… — выдавила она. — Ты выглядишь… словно… тебя зарезали!
Он не мог пошевелиться от возмущения. Он едва мог заговорить.
— Если вы все завершили, госпожа моя, могу ли я просить у вас разрешения уйти?
— Нет. — Смех ее прервался. — Не желаете ли вы — пожалуйста — пойти со мной туда, где меньше народа? И начать заново?
Он хотел было воспротивиться, но ее глаза удержали его. Он склонил голову в легчайшем поклоне.
На небольшом расстоянии от улицы стояла церквушка, маленькая, темная и забытая паломниками, с крошечным кусочком сада и струйкой фонтана. Вода была холодная и сладкая. Айдан отпил глубокий глоток и ополоснул лицо.
Джоанна села на кусок упавшей колонны. Остальные не последовали за ними сюда. Даже нянька осталась в стороне, сунув Аймери соску и пронзительным голосом высказывая свои печали мамлюкам Айдана. Айдан подумал, что по сравнению с тем, что вызвал этот случай, сам случай был мелкой неприятностью.
Джоанна говорила резко, быстро, без предисловий.
— Я должна была сделать это. Я не ожидаю, что ты поймешь меня или простишь. Я только прошу, если в твоей душе есть милосердие, оставить нас.
Он засмеялся, и в смехе его звучала боль.
— Это ты говорила себе, чтобы легче было вынести это? Что несмотря на все, что ты знаешь обо мне, я просто бездушное чудовище? Что я могу причинить вред тем, кого ты любишь?
— Ты не можешь быть столь совершенным рыцарем.
— Почему нет?
— Потому что если это так, то мне остается только упасть и завыть.
Он встал и начал расхаживать по саду туда-сюда. Он остановился над ней; кулаки он прятал за спину, чтобы удержаться и не встряхнуть ее.
— Нет. Я не совершенен. Я хотел бы придушить твоего мужа. Я хотел бы колотить тебя до тех пор, пока ты не взмолишься о пощаде. Но я не сделаю этого. Я не унижусь до такого.
— Ты ненавидишь меня, — промолвила она.
— Разве ты не хотела этого? — Он снова сел у фонтана, положив голову на руки. — Джоанна, оставим это. Ты не сделаешь проще, если поссоришься со мной.
Он чувствовал, как она борется, чтобы не коснуться его; стоять так близко и не подойти ближе и не убежать со всех ног. Голос ее был низок и труден.
— Нет. Это не подействует. Это никогда не действует.
— Никогда. Мы притворяемся — иногда достаточно хорошо, чтобы обмануть себя.
Ее рука пришлась по его волосам, легко, словно дыхание. Он сидел неподвижно. Она отскочила от него, обхватив себя руками, дрожа.
— Я думала, что смогу сделать это. Когда я увидела тебя на улице, и дьяволица Тимура начала выкидывать свои дьявольские штучки, и Аймери оказался посреди этого, то не было возможности избежать ни этого, ни встречи с тобой. Выругать тебя. Лишить тебя защиты. Прогнать тебя. Положить конец всему этому. — Лицо ее исказилось. — Как будто это вообще будет легко. Кто-то может догадаться. Кто-то сможет подсчитать.
— Я был в чреве матери почти год.
Она открыла рот, потом закрыла.
— Это невозможно.
— Я не человек.
— Значит…
— Значит.
Он мог простить ей неожиданную, неудержимую радость. Она была так ужасно испугана, пойманная в сеть своего обмана, зная его необходимость и ненавидя его; и не было даже уверенности, что это приведет к чему-либо. Она могла объяснить черные волосы ребенка — он мог удаться в ее родню. Но люди — и прежде всего Ранульф — умеют считать до девяти и теперь, поневоле, будут удовлетворены.
— Я могу тебе помочь, — сказал Айдан. — Если ты позволишь мне.
— Смею ли я?
— Ты не посмеешь не сделать этого. Дети колдунов другие. Они должны получить прикосновение силы, которая вела бы их, пока они не смогут вести себя сами.
Она изучала его лицо, словно могла увидеть за ним его мысли.
— Ты тоже хочешь этого ребенка.
— Я не заберу его у тебя.
Глаза ее наполнились слезами. Она сердито вытерла их.
— Ты так чертовски благороден.
— Я не благороден. Я иду кривым путем. Я могу наложить чары, если они понадобятся. Я могу управлять магией малыша. Я могу помочь тебе там, где никто другой не сможет. Я могу быть истинным дядюшкой королевской крови. И все это, чтобы получить долю в единственном ребенке, который у меня будет в этой эпохе мира.
— Откуда тебе знать это.
— Я чувствую это костями.
Она фыркнула.
— Посмотрим, что ты почувствуешь, когда положишь глаз на другую женщину.
Он вздрогнул, словно она ударила его.
Это была только доля мгновения, но она была женщиной и она получила долю его магии. Она смотрела на него и знала.
— Ты уже сделал это. Так?
Он видел совершенную абсурдность этого. Они не могли больше быть любовниками. У нее был муж, сын, целый мир. У него была одна ночь, чуть больше, чем сговор шлюхи. И он не мог сказать ни слова.
Она бросила в его молчание:
— Кто она? Ты не мог подождать хотя бы… как ты мог… кто она?
— Марджана.
Это заставило ее остановиться. Она не ожидала правды, даже от него. Не так скоро.
— Марджана?
— Ассасинка.
Она засмеялась.
— Ты шутишь.
— Нет.
— Но как в мире… — Она поняла. — Она такая же, как ты. Она… как… ты…
— Да.
— Боже, — произнесла Джоанна. — Это больно. — Она прижала руки к боку, ниже сердца. — Это больно, как ожог.
— Не так ли?
Она не вздрогнула. Она даже пыталась засмеяться.
— Неудивительно, что ты так великодушен.
— Я мог бы справиться с этим сам.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказала Джоанна. И, чуть помедлив: — Значит, это правда. То, что говорят люди. Она обратилась против своего господина. Она сделала это ради тебя, ведь так?
— Она сказала, что нет.
Джоанна покачала головой.
— Конечно, ради тебя. У нее есть гордость. Я сказала бы то же самое; и сделала бы то же самое. — Она снова помолчала. — Она так прекрасна, как говорят?
— Прекраснее.
Джоанна улыбнулась с болью; вышла почти гримаса.
— Я никогда не видела ее. Она ревнива, не так ли? Иначе она не промахнулась бы.
— Можно подумать, что ты знаешь ее.
— Я знаю себя.
— Это ничего не меняет.
— Нет, Нет, не меняет, правда? Ты женишься на ней?
— Я покинул ее.
Зубы Джоанны сошлись со стуком.
— Ты сделал — что?
— Она правоверная мусульманка. Она отвергает все, во что верю я.
— Я сомневаюсь в этом.
