- Что ж, я очень рада, что была тебе полезной и как-то тебе помогла. А ты мне теперь сможешь помочь?
- Чем именно?
- Не стать такой, как ты. Не знаю, как-нибудь. Мне нельзя быть холодной, это буду уже не я.
- Ну а мне нельзя быть в твоем понимании теплым, это буду уже не я, но ты все равно пыталась это из меня лепить! – уже не скрывая раздражения, зарычал Ахмелюк. – Ты не можешь понять элементарных вещей! Нельзя лепить из кого-то что-то под себя! Можно только самого себя лепить, и то лучше не нужно. Скорее всего не получится, а если получится, это будет самообманом и ложью. Двуличием и лицемерием. Причем прежде всего перед самим собой. Потому я не рвался изображать страстного любовника. Да, если бы тебя кто обидел, я при всем своем дрыщизме сварил бы в кипятке эту вошь. Но не более. Я просто был собой и это было для меня естественно. Получается, что четыре с половиной года ты меня терпела?
Иветта вздохнула.
- Нет. Я тебя любила и таким.
- А тот твой размноженец, который критерий «женщина – не женщина» проводит по способности рожать, какой он был с тобой?
- Обычный. Не теплый, не холодный. Иногда невнимательный. Иногда заботился обо мне. И я…
Она умолкла.
- Продолжай.
- Чувствовала, что мне чего-то не хватает все равно.
- Чего же?
- Может быть, холодности, к которой я привыкла и которой уже инстинктивно ожидаю от мужчин? Я всегда готова согревать первой. И если что-то идет не по плану, меня это настораживает и напрягает.
- Ты ее ожидаешь?
- Да. И мне до сих пор кажется, что такого совпадения, как с тобой и еще одним человеком, который вообще не дал истории развиться, у меня не было, нет и не будет.
- А что ты вообще ищешь в мужчинах?
- Я хочу этот вопрос обсудить нормально. Внизу на кухне. Не желаешь покурить, пока я поставлю чайник и переоденусь?
- Зачем такие сложности?
- Какие – такие?
- Ставить чайник, переодеваться…
- Я хочу тебя накормить хотя бы. Ты скоро на своих бичпакетах покроешься соляной коркой. Хоть я и не с тобой уже давно, ты мне все еще нужен, я иногда по тебе скучала. Из этого вытекает, что я хочу, чтобы ты меня видел в приличном виде, а не в этом ужасе…
- Дьявол меня побери, мне совершенно чихать, как ты одета, а тебе должно быть давно уже побоку, что я ем!
- И все же я переоденусь и накормлю тебя. – Иветта улыбнулась. Даже с опухшими от слез глазами, ненакрашенная, в мятой майке и старых джинсах она была очень хорошенькой. – Иди вниз и жди там, пока я тебя не позову, и только попробуй ломиться в дверь.
IV
Ахмелюк вышел за дверь квартиры, сел на капот своего «Москвича» и достал сигареты. Поведение Иветты начинало его настораживать, он-то был уверен, что более она к нему не обратится, кроме как по работе, и то предпочтет не его, а Мансура. Какие-то кормления, переодевания… Нет, ну переодеться-то ладно, она никогда не ходила при любом мужчине в непотребном виде, халате там каком или майке-алкашке. Но кормить? Вообще-то, она умеет готовить. Нормально умеет причем. Но ей же лень всегда. Появление в его жизни Иветты мало изменило рацион Ахмелюка, в котором 80 процентов составляла лапша «Анаком», еще десять – сосиски и оставшиеся десять – посредственно приготовленная домашняя еда на обедах у родителей, мать его не слишком искусная кулинарка, Иветта готовит лучше. Ну или ждала кого другого…
Поданный сигнал, впрочем, развеял все сомнения, съесть предлагалось макароны с сыром, на приготовление такого простого блюда даже ее лень почти не влияла, а на десерт был подан вафельный торт.
- Ты ешь, ешь, - улыбалась ему через стол Иветта, сменившая майку и джинсы на короткое летнее платье невразумительного зеленоватого цвета, - а то кто ж тебя еще накормит.
- Сам накормлюсь, - промычал Ахмелюк.
- Ты??
- Угу. Меня учил готовить великий повар.
- Кто же этот великий повар?
- Мансур. Теперь я не жру сосиски сырьем, а жарю их на углях в печке. Он ко мне как-то пришел, застал меня за жеванием сырой сосиски во время топления печки и сказал: а чего бы тебе не разнообразить рацион… вот мясо, вот огонь…
Они оба от души расхохотались.
- Я не думаю, что сосиска сильно отличается от бичпакета, а я теперь не такая ленивая, на мои кулинарные способности обращали в последних отношениях больше внимания. Были явно разочарованы, хоть и не объявили еще недоженщиной.
- Что ж, спасибо. Варить макароны мне тоже лень, - Ахмелюк отодвинул пустую тарелку. – Так вот. Хватит жрать, нужно решать проблему. Ты не ответила на мой вопрос.
- На какой именно?
- О мужчинах. Что ты ищешь в них?
Она подняла глаза к потолку и задумалась.
- Точно знаю только одно.
- Что именно?
- Я не хочу быть ни инкубатором, ни кухаркой, ни игрушкой, ни станком для справления трахальных надобностей. Я хочу быть нужной. Хочу применения тому теплу, что есть во мне.
- А остальное?
- А остальное мне не принципиально. Важно, чтобы я была нужна этому мужчине. Наверное, поэтому ты и бросился мне в глаза сразу.
- У меня была настолько скисшая рожа?
- Не знаю. Я не по этому признаку определяю. Она могла быть у тебя скисшей из-за задержанной зарплаты или долгов по учебе. Я как-то сама чую. Нюх у меня на это дело обостренный.
- Ну хорошо, а он-то как тебе достался, размноженец этот?
- Сложный вопрос… Наверное, чувство притупилось или обмануло меня. Более того, он сам подошел.
- Значит, уход от меня все же не прошел даром? – покосился Ахмелюк.
Она вздохнула.
- Давай прогуляемся. Уже светло.
- Пешком или на машине?
- Можно на машине. Только куда ты меня повезешь?...
- Просто по улицам. Можно вокруг города проехаться. Я помню, ты любила кататься. Потому предложил. Это может тебя успокоить.
- Ты все-таки немного о мне заботишься и сейчас…
- Ну так и ты для меня и сейчас не пустое место.
Ахмелюк ушел прогревать машину – жара схлынула, ночи снова еще холодные, всего лишь начало июня. Зажглись голубоватой подсветкой приборы на панели, мигнула зеленым контрольная лампа включения фар, зарычал мотор. Рассвет был страшный, розовато-сиреневый вместо обычного синего, там, откуда должно было появиться солнце, и вовсе зависло огромное кучевое облако цвета сливочного масла. В таком странном свете свежая июньская зелень казалась не зеленой, а почти черной. Лето УЖЕ успело надоесть – отчаянно хотелось, чтобы сейчас был декабрь, чтобы зима только начиналась. Зимой все холоднее, спокойнее, не сходят с ума, и он сам зимой нипочем бы не потащился вон из дома по такому поводу, а может, и потащился бы все-таки, это же Иветта, хоть она и ушла, уверенность при любом раскладе сделать то, что может ей помочь, никуда не исчезала весь год, что они уже не вместе. Ну и просто… зима… душные летние запахи, которые не стирались из воздуха холодной рассветной свежестью, ползли из оврага вверх и неприятно обволакивали все вокруг. Если запахи Кувецкого Поля Ахмелюк просто прекратил чуять, привыкнув к ним, принюхавшись, то овраг на границе «студенческого» района и старого центра издавал совсем другие, и он невольно закашлялся, не услышав, как Иветта открыла дверь и села рядом.
- Поехали на Кувецкое Поле… - еле слышно произнесла она.
- Почему?
- Что почему?
- Именно туда.
- Не знаю. Меня успокаивает это место. С тобой это никак не связано. – Иветта опустила стекло, достала из сумочки пачку сигарет и закурила. Ахмелюк ни разу не видел, чтобы она курила.
- Ты чего это?
- Начала и я, да. А что мне остается делать.
- Не надо было начинать. Потом не бросишь.
- Пусть.
- Когда это произошло?
- Месяца четыре назад. Когда я первый раз еще еле заметно почувствовала, что… ну не то что-то со мной происходит.
- То есть это было давно и тенденция наметилась… а одна ты была сколько?
