— Это в духовном смысле, — сказал он. — А вкусы… это не духовность.
— А что?
— Чревоугодность, — сказал он после раздумья.
— Фи, — сказал я, — как не стыдно, отец Мальбрах! Я имел в виду вкусы насчет музыки, живописи, тонкой эстетики… Или, по-вашему, это дьявол заложил в человека?
Он снова задумался, голос прозвучал совсем осторожно, словно отец Мальбрах вместе с ним идет по очень тонкому льду по реке над глубоким местом:
— Есть и такое мнение… Да-да, брат паладин. Некоторые отцы церкви, как вы должны знать, отрицают музыку, как слишком чувственную, противную духовности. Да и живопись должна быть очень сдержанной, нельзя изображать живое, это кощунство! Только орнамент, наподобие божественно прекрасных снежинок…
Мы приблизились к нише в стене, где за металлическим барьерчиком находятся настоящие механические часы. Еще Герберт из Ориньяка, ставший папой под именем Сильвестр II, изобрел часы, которые «регулировались сообразно движению небесных светил», и если даже я с удивлением поглядывал на эти часы, то понятен восторг тех монахов, что толпятся здесь часами, чтобы посмотреть на эти удивительные ходики с цепью и гирей.
Отец Мальбрах гордо посматривал на меня, в восторге ли гость, нравится играть роль гида. А мне и прикидываться не надо, Храм великолепен, монастырь тоже просто чудо, идеальное сочетание практичности и красоты, даже утонченности в архитектуре, а на цветные витражи в огромных стрельчатых окнах я готов смотреть, с восторгом распахнув рот, часами.
В большинстве монастырей все еще запрещено иметь не только эти вот красочные витражи, но также органы, ковры, цветные и раскрашенные пергаменты, картины. Однако здесь Храм и монастырь являют как бы единое целое, потому все это было сперва в Храме, какой собор без витражей, а потом, как догадываюсь, постепенно перебралось и в монастырь, пусть и не в таком обилии, ибо Храм — это Храм, а монастырь — монастырь.
Мимо прошли грузный священник с бульдожьим лицом и нахмуренными бровями и худенький юркий монах, что вертелся ужом перед толстяком и, часто кланяясь, торопливо объяснял:
— Я доставил всю заказанную золотую бумагу, рыбьи плавники для варки клея, свинцовые белила…
Толстяк прорычал:
— Тонкие?
— Тончайшие! — заверил худой.
— Ну, дальше, — сказал толстяк нетерпеливо.
— Тонкий синопль, — сказал монах быстро, — массикот, финроз, лакмус, тонкий сурик…
Толстяк отмахнулся.
— Вези на склад, а массикот сразу передай брату Карметизу…
Отец Мальбрах проводил их долгим взглядом.
— Келарь Иннокентий, — сказал он, — и один из его помощников. Брат паладин, вам что-то нужно? Вы могли поистрепаться в дороге…
— Не только в дороге, — ответил я бодро. — Жизнь так треплет, так треплет!.. Только одни из трепки выходят потрепанными, а другие в трепках наращивают мышцы.
Он усмехнулся.
— Понимаю, из какой категории вы. Значит, вам пока ничего не нужно…
— Многое, — ответил я, — многое нужно! Человеку надлежит быть жадным и завистливым. Я имею в виду жадным до духовных приобретений и завистливым к тем, кто уже удостоился благодати, чтобы и самому как бы тоже ухватить духовности… Ну, вы понимаете меня, верно, благочестивый отец Мальбрах?
Он кивнул, хотя вряд ли понял, но вежливые люди стараются избегать негативных ответов, а келарь хоть и келарь, но в культурном обществе вроде бы и не совсем келарь, а здесь еще та атмосфера…
В зале впереди монахи в два ряда нараспев читают молитву, у меня дрогнуло и защемило сердце. При всей своей абсолютной нерелигиозности все же любуюсь как красотой храмов, так и внутренним убранством, а слова молитв всегда трогают так, что порой выступают слезы. Правда, для этого нужно только слушать эти искренние и чистые голоса, дышащие верой и страстью, но не вслушиваться в слова.
Увы, я из тех уродов, что все равно слышит и слова, мелочно цепляясь к их значению, но в последнее время научается снисходительно пропускать мимо ушей — мало ли чего нагородили те дикие люди, что создавали это учение, названное верой, хотя более точный термин — вероучение. Молитвы вообще-то надо бы модернизировать, придумывать новые, более современные, да и само слово «молитва» заменить на что-то менее унижающее, а то меня как-то не тянет молить или умолять кого-то, даже очень могущественного.
— Отец Мальбрах, — сказал я, — а как здесь вообще?.. Я, как человек войны, в первую очередь интересуюсь фортификациями и оборонными сооружениями. Это правда, что в Храм и монастырь ничто враждебное не проникнет?
Его широкое добрейшее лицо расплылось в довольнейшей улыбке.
— Правда!
— Это хорошо, — сказал я. — Это хорошо бы…
Он спросил с изумлением:
— А что, у вас есть сомнения? Брат паладин, отбросьте всякие! Здесь самое защищенное место на всем белом свете! Про темный не знаю, но здесь вас не достанет сам дьявол!
— Гм, — проговорил я неуверенно, — а я думал, что дьявол внутри нас…
Он чуть нахмурился.
— Мы все носим в себе его часть, как наследие греха Евы, но здесь он не посмеет высунуться. А почему у вас такие сомнения?
— Хороший вопрос, — сказал я. — Дело в том, отец Мальбрах, я видел нечто темное, очень злое и опасное.
Он дернулся, выпучил глаза.
— Здесь?.. Невозможно!..
— Я видел, — сказал я настойчиво.
Он сказал озабоченно:
— Я поговорю, чтобы вас приняли отец госпиталий и санитарный брат. Отец госпиталий выделит помещение возле больницы, а санитарный брат у нас очень умелый лекарь, Терендиус, осмотрит вашу голову, брат паладин. Бывает такое, когда после сильных ушибов…
— Забудем, — прервал я. — Видимо, это мое личное дело и справляться должен я сам.
Он посмотрел на меня внимательно и с грустью.
— Как вы обычно и делаете?
— На вершинах мало народу, — ответил я.
На ужин явилось совсем немного обитателей монастыря, по уставу собирать всех не требуется, я увидел монахов и одного священника, которых на обязательной совместной трапезе не было.
Смарагд указал глазами на священника и шепнул, глядя дальше в тарелку:
— Отец Зибериус. Госпиталий.
Я ел чинно и не забывая о манерах, но госпиталия рассматривал внимательно. Очень важное лицо в монастырях, отвечает за прием гостей и старается создать самое благоприятное впечатление, уже тогда этому придавали исключительно важное значение.
Странствующие не всегда оказывались святыми. Нужно с ходу отличать жуликов, ворье, заболевшим сразу предоставлять место в больнице, а путешествующих инкогнито стараться поместить в те условия, которые для них более свойственны, а такое угадать непросто, как и то, какие блюда предложить, какое место предоставить за столом, куда допускать, а куда вежливо запретить. Все это должен как можно быстрее сообразить отец госпиталий, что безумно важно в строго иерархическом обществе.
