С требованием подаяния под копыта коней бросился самый неопытный или самый глупый, а остальные не решились заступить дорогу благородному графу, следующему в сопровождении не менее благородных спутников. И никто не удивился полученному дурачком подзатыльнику, разве что поразились несказанной доброте варварского рикса, совсем не свойственной норвайцам.
— Распустились, понимаешь, без прапорщиков, — проворчал демон. — И куда смотрят городские власти, сэр Людвиг?
— А что такого? — пожал плечами Оклендхайм. — Содержание нищих является давней традицией, а после того, как по соглашению с магистратом попрошайки вырезали гильдию воров, так вообще стало почётной и необременительной обязанностью. Размеры подаяний строго оговорены, с них платятся налоги, и брошенная монета обходится всяко дешевле, чем срезанный кошелёк или обчищенные дома почтенных жителей.
— Да? — удивился демон. — Неплохо придумано.
Видимо норвайского рикса внезапно укусила совесть, так как покопавшись в кошеле на поясе, он кинул пострадавшему несколько медных эскудейро. Тот поднял монеты с мостовой, подбросил, и две протянул обратно:
— Благодарю вас, сэр, но здесь полтора гроша, вместо утверждённого магистратом полугроша.
Вова усмехнулся:
— Поделишься с арбалетчиками.
— С какими? — нищий сделал вид, будто удивился.
— С теми, что прикрывают вашу братию с крыш. Их там пятеро?
— Да, сэр!
— Тогда скажи им, что только болваны так бездарно маскируются.
— Вы к ним слишком строги, многоуважаемый Вован, — вмешался граф. — Они же самоучки.
— Дилетанты, — норваец достал ещё одну монету. — Лови!
— Спасибо, сэр!
— Вы свободны, юноша.
Радость нищего от щедрого подаяния длилась недолго — едва только благородные всадники скрылись за поворотом, как старшие коллеги накостыляли молодому так, что тот всерьёз задумался о ненужности фальшивых увечий. Зачем, если сейчас своих будет в достатке?
— Недоумок! — лохматый, но тщательно выбритый старик огрел бедолагу костылём по спине. — Граф Оклендхайм пользуется правом беспошлинного вьезда в город!
— Но я же не знал его в лицо!
— Твои проблемы, — костыль больно ткнулся в ребра. — И какой идиот принимал у тебя экзамен?
— Но дедушка, ты же и принимал.
— Хм… да… Я погорячился насчёт идиота. Но работать самостоятельно ты ещё не готов.
— Так ведь…
— И не уговаривай! А если бы тот рикс снёс твою тупую башку?
— Но он не снёс!
— Добрый варвар попался. Куда катится мир?
Упомянутый нищими норвайский рикс направлял коня уверенно, будто знал город не хуже местного жителя.
— Вы не возражаете, сэр Людвиг, если я выберу заведение по своему вкусу?
— Выбирайте, сэр Вован. Но должен сказать, что даже в самых захудалых тавернах Окленда вы найдёте отличную кухню. Разница лишь в окружающей обстановке — спокойный ужин под музыку обойдётся вчетверо дороже, чем такой же, но под звуки мордобоя.
— С дракой приятнее и экономнее, — рикс мечтательно улыбнулся. — Но именно сегодня почему‑то хочется тишины. Старею, наверное.
— А сколько же вам лет, рикс Вован?
Вова задумался. Самому тридцать два было, плюс демону примерно пятнадцать тысяч лет…
— Мы, сэр Людвиг, свои года не считаем. Всё боится времени, а время боится норвайцев!
— Золотые слова, хоть сейчас девизом к дворянскому гербу! Но всё же позволю себе рекомендовать вот этот трактир, — граф указал на вывеску, изображающую скрипку и сломанный смычок. — Очень прилично, а если выступают норвайские волынщики, то практически безлюдно.
— Хорошо, сэр Людвиг, — согласился Вова. — Я лично исполню для вас лучшие мелодии своей родины!
Оклендхайм — старший отшатнулся вместе с конём, и дрогнувшим голосом произнёс:
— Волынки прекрасны! Но увы, кое — какие дела лишают меня удовольствия послушать их чарующее пение, рикс. Я присоединюсь к вам позже.
— Мы подождём, отец, — пообещал лишённый музыкального слуха Джонни. — Непременно подождём.
В банке Ордена Маммоны, крупнейшем из банков вольного города Окленда, графа встретили без интереса. Братья, имеющие право выдавать кредиты, куда‑то исчезли, а мелкие служки занимались ссудами до двенадцати грошей включительно, и разговаривать с ними о крупном займе не имело смысла.
— И когда все вернутся? — сэр Людвиг держал безбородого юного полугнома в чёрной хламиде на вытянутой руке. — Мне долго ждать?
— Простите великодушно, ваше сиятельство, — оправдывался служка, чувствовавший себя крайне неуютно. — Но все старшие братья ушли на аутодафе, и вернутся не скоро. А может быть вообще только завтра.
— Куда — куда?
— Сегодня на Ратушной площади оглашают приговор ведьме, сэр! А потом её торжественно сожгут на костре.
— Ведьму? Что за бред, их не сжигают лет четыреста.
— Триста восемьдесят два года, сэр. Но у этой нет лицензии.
— Пусть бы купила.
— Денег у неё тоже нет, ваше сиятельство.
Граф разжал пальцы, полугном рухнул на пол, и совсем было успел заползти под стол, как был остановлен следующим вопросом:
— А ссуду вы ей не давали?
— Брат Гругус предлагал, но ведьме не понравились проценты. А ещё она расцарапала нашему настоятелю лицо, порвала новую хламиду, и четыре раза ударила ногой в… — тут слушка покраснел и замялся. — Маг — медик сказал, что теперь брату Гругусу станет легче преодолевать насылаемые нечистым искушения.
Сэр Людвиг выругался. Судя по всему, славящийся любвеобильностью настоятель предложил ведьме нечто такое, от чего та оказалась в грубой и решительной форме. Теперь он точно не появится в банке, пока не налюбуется на сожжение недотроги. Но деньги‑то нужны! Тоже пойти на площадь и поговорить о займе прямо там? Это выход, пожалуй.
— Во сколько начинается казнь?
— В четыре часа пополудни, сэр!
Виконту рекомендованный отцом кабачок понравился безлюдностью и отсутствием волынок. Он не знал, как звучат норвайские, но в своём мире однажды имел неосторожность посетить фестиваль кельтской музыки. Ну кто же мог подумать что на Земле кельтами называют шотландцев с ирландцами? Оно, конечно, хорошо, когда отсутствует музыкальный слух, но пронзительный вой кожаных мешков долго преследовал Ивана во снах, отступив только в армии после ранения и госпиталя.
А ещё здесь не оказалось знакомых по собственным книгам тяжеленных дубовых столов и массивных лавок. Нет, всё тонкое и изящное, даже белоснежные скатерти без следов прошлогодних трапез. И это внушало беспокойство.
