Волнение и любопытство развязали язык Верран:
— А какова природа этих созданий, которые вам служат?
— Ответ на этот вопрос оказался бы чересчур пространным. Достаточно сказать, что они представляют собой гибриды самых различных существ и качеств, само сочетание которых стало возможно лишь благодаря Познанию. Они безупречно преданные слуги, как вы сможете убедиться сами. И прежде всего им присуща одна фундаментальная добродетель — они не умеют говорить. Среди всех этих существ Нид самый отважный и самый преданный. Так что мне хотелось бы, чтобы и вы доверяли ему.
Верран неохотно посмотрела через плечо на ковыляющее за ними неуклюжее создание.
— Я постараюсь, милорд. А что, людей в качестве слуг вы не держите?
— Не держу.
— Вы бы не могли доверять им?
— Они бы не могли доверять мне. Но это не имеет никакого значения. Предрассудки простолюдинов меня не заботят.
— А предрассудки знати?
— Лишь изредка.
— Следовательно, человеческое мнение вообще не слишком интересует вас?
Фал-Грижни задумался над вопросом.
— Самыми примечательными чертами человека являются ум и изобретательность. Поэтому люди представляют для меня определенный интерес, хотя взятые вкупе они, разумеется, отвратительны. Ум человека служит ему для усовершенствования в его пороках, а изобретательность помогает проявлять свою жестокость во все более изощренных формах. Иногда мне попадаются исключения из этого правила, но это бывает редко, крайне редко.
— Это любопытно, милорд. А вот на мой взгляд и исходя из моего личного опыта, люди, как правило, бывают добрыми и хорошими.
— В вашем возрасте я и сам так думал.
— Но… у вас что же, совсем нет друзей?
— За всю мою жизнь у меня было только трое друзей. Один умер еще мальчиком. Другой был убит разъяренной чернью менее полугода назад. С третьим я по-прежнему дружу.
Верран было трудно и понять, и представить себе такое, потому что у нее самой имелись десятки друзей и подружек и она в них души не чаяла; по крайней мере, так обстояло дело до ее замужества. Она исподтишка посмотрела на мужа. Выражение его лица было даже трезвее всегдашнего, и она лишний раз удивилась тому, что великий Фал-Грижни удосуживается отвечать на ее детские вопросы. Хотя, возможно, статус жены и обеспечивал ей определенные привилегии. Ей и в голову не приходило, что ему, не исключено, нравится держаться столь свободно и раскованно, не тая своей антипатии к расе людей, представителем которой он все-таки являлся.
— А тот, кого убили, случайно, не был Рев Беддеф? — не без опаски задала Верран очередной вопрос.
Рев Беддеф был высокопоставленным чародеем в Совете Избранных; на него набросилась разъяренная городская толпа. Его заковали в цепи и сбросили с крепостной стены Вейно в стремнину.
— Это был он.
— Какая чудовищная история! Я так и не поняла, как такое вообще могло случиться? И за что люди так ненавидели его?
— Его ненавидели, потому что в городе систематически распускали слухи, согласно которым Рев Беддеф и многие другие члены Совета Избранных использовали Познание для того, чтобы внушить герцогу Повону мысль о необходимости повысить налоги. В ту пору чернь особенно разъярилась и потребовала жертву, чтобы выместить на ней собственное разочарование. А Рев Беддеф, как никто другой, подходил на роль этой жертвы. Таким образом, гнев низов был отвлечен от настоящей мишени.
— Но это же не принесло никому никакой выгоды! О чем только люди думали?
— Люди, мадам, вообще не думают. Время от времени они действуют, и происходит это, как правило, по призыву того, кто стал — пусть и совсем ненадолго — их вожаком. В данном конкретном случае толпу призвали к насилию личные враги Рева Беддефа, которые являются также и моими заклятыми врагами.
— Вы хотите сказать, лорд, что такое может случиться и с вами? На вас могут напасть на улице?
До сих пор ей и в голову не приходило, что Грижни может оказаться уязвимым, как самый обыкновенный смертный. От него так и веяло неприступностью и неуязвимостью.
— Это не исключено, — безучастно ответил он. — Но, в отличие от Рева Беддефа, который тратил творческую энергию на изобретение самовозводящихся пирамид, я создал средства личной защиты.
— И что это за средства?
— О, они весьма многочисленны. С одним из них вам уже довелось столкнуться. — И в ответ на ее недоуменный взор, он добавил: — В Черной комнате. То есть в той комнате, в которой я вас только что нашел.
— Но это было чудовищно! Просто чудовищно! Я никогда не видела и не чувствовала ничего подобного!
— Надеюсь, что так. Тьма в Черной комнате…
— Какая она душная! Какая тошнотворная! Я даже не могу описать вам, что я там ощутила.
— Эта тьма, — с поразительным терпением продолжил Фал-Грижни, — которая ассоциируется со смертью и с ядовитым распадом света, представляет собой мое личное изобретение, причем самого зловещего свойства. Это могучее оружие, которое я в урочный час смогу обрушить на головы своих врагов. Но в моем распоряжении имеются и другие ресурсы. Если потребуется, изобретенный мною Ледяной Щит накроет весь дворец Грижни. Будьте уверены, я сумею постоять за себя и за своих близких!
— Постоять за себя — но против кого? Кому вы бросаете вызов? — Она помедлила. — Тот человек, который попытался напасть на вас вчера…
— Это был несчастный, разумом которого завладела чужая воля. Он, должно быть, и сам толком не понимал, что делает, и никакой ответственности он за это нападение не несет. Боюсь, он всего лишь понапрасну напугал вас, мадам.
— Ах нет, милорд. Совсем он меня не напугал. Когда прямо передо мной как из-под земли вырастает размахивающий ножом безумец, меня это не пугает, а только забавляет.
Грижни не без интереса посмотрев, на нее.
— Во всяком случае, таких людей вам бояться и впрямь не стоит. Но, будучи моей женой, вам следует предельно остерегаться Глесс-Валеджа и Хаика Ульфа. Они теперь стали и вашими врагами. Да и на благосклонность герцога рассчитывать не приходится.
— Я это заметила. Но почему его высочество не любит вас?
— Ему известно, что я распознал его слабость и некомпетентность в качестве правителя. Более того, он и зависит от Избранных, и трепещет перед ними. Хотя и то, и другое не сулит ему ничего хорошего.
— Но вы же не сказали ему об этом в открытую!
— Напрямую не сказал. Но и взглядов своих от него таить не стал. Я, знаете, не царедворец.
«Чего нет, того нет», — подумала Верран. А в ее собственном роду все мужчины были сладкоречивыми дипломатами. И бесстрашная прямота мужа повергала ее прямо-таки в отчаяние. Честность — это, конечно, хорошо, но…
