Финн, не отрываясь, смотрел в огонь.
- Гордость короля была задета - гордыня душила его, покуда это не стало для него нестерпимым. И когда его собственная чэйсула умерла от поветрия, а вторая оказалась бесплодной, он решил, что это Чэйсули прокляли его Дом.
Он еле заметно покачал головой - с печалью и сожалением.
- И тогда он объявил нам кумаалин. Лахлэн сосредоточенно хмурил лоб:
- Итак, женщина. С нее все и началось.
- Линдир, - подтвердил я. - Моя двоюродная сестра. Она достаточно походила на Шейна мужеством и силой воли, чтобы быть его сыном: беда в том, что она была женщиной. И гордость подтолкнула ее к бегству.
- А что она думала о том, что последовало за этим бегством?
Я покачал головой:
- Этого никто не знает. Она вернулась к отцу через восемь лет, когда носила ребенка Хэйла - Хэйл был мертв, и ей больше некуда было идти. Шейн принял ее, потому что ему нужен был внук - наследник престола, когда родилась девочка, он повелел отнести ее в лес на растерзание диким зверям. Но Аликс выжила - потому что мастер меча при дворе Шейна и сама Королева Хомейны умолили Мухаара отдать ее не зверям, а человеку, - я передернул плечами. - Линдир умерла, подарив жизнь Аликс. Я не знаю, что она думала о кумаалин - но священное истребление отняло жизнь у ее мужа и едва не уничтожило его народ.
Лахлэн долго обдумывал сказанное. Потом поднял глаза на Финна:
- Как же случилось, что ты служить Кэриллону? Ведь Мухаар Шейн был его дядей.
Финн поднял руку в знакомом жесте:
- Вот поэтому. Толмоора. У меня нет. выбора, - он еле заметно улыбнулся. Можешь называть это роком, судьбой… как там это звучит по-элласийски? Мы верим, что каждый ребенок рождается с толмоорой, которой нельзя пренебречь, когда боги дают о ней знать. Пророчество Перворожденного гласит, что придет день, когда человек всех кровей объединит в мире четыре враждующих государства и два народа магов. Кэриллон - часть этого Пророчества.
Финн покачал головой, его лицо в свете костра было серьезным, почти суровым:
- Если бы у меня был выбор, я отказался бы от такой службы - она обязывает слишком ко многому, но я Чэйсули, а Чэйсули не делают подобных вещей.
- Враги становятся друзьями, - медленно кивнул Лахлэн, глядя в огонь, словно уже слышал мелодию новой песни. - Это будет прекрасная песня-сказание.
Этот рассказ будет ранить сердца и души, и покажет другим, что все их беды ничто в сравнении с тем, что претерпели Чэйсули. Если ты позволишь мне, Финн, я…
- …и что ты сделаешь? - резко спросил Финн. - Приукрасишь правду?
Изменишь рассказ ради ритма и рифмы? Нет. Я отказываю тебе в этом. То, что пережил я и мой клан - не для чужих ушей.
Я стиснул руки, впился ногтями.в кожу перчаток. Финн почти никогда не говорил о своем прошлом или о своих чувствах - он предпочитал оставлять все это при себе - но теперь, когда он заговорил, я услышал в его голосе живое чувство и живую боль. Словно вновь открылась незажившая за годы рана.
Лахлэн встретился с ним глазами:
- Когда правда такова, нечего приукрашать, - тихо промолвил он. - Думаю, в этом не будет нужды.
Финн сказал что-то на Древнем Языке - на языке Чэйсули. За прошедшие годы я сумел выучить несколько слов и фраз, но когда Финн начинал говорить так - в гневе, в отчаянье - я ничего не мог понять. Звуки и слова сливались в нечто целое - впрочем, прекрасно передававшее чувства Финна. Я невольно поежился, должно быть, Лахлэн сейчас чувствовал то же, что и я.
Но Финн внезапно умолк. Он не закричал - но наступившая внезапно тишина подействовала на нас не слабее. Правда, теперь эта тишина была какой-то иной и только взглянув в ничего не выражающее лицо Финна, заметив его отстраненный, погруженный в себя взгляд, я понял, что он говорит со Сторром.
Не знаю, что сказал ему волк, но лицо Финна внезапно потемнело, словно от гнева, потом побелело и приобрело угрюмое выражение. Наконец он заговорил:
- Я был еще мальчиком…
Его голос был так тих, что я с трудом мог разобрать слова.
- Мне было три года.
Его пальцы впились в серебристую шерсть Сторра. Я вдруг подумал, что, быть может, он ищет поддержки у лиир для рассказа о своем детстве, эта мысль поразила меня. К тому же, мне он этого не рассказывал никогда - даже если я просил его.
- Я тогда заболел - какая-то детская хворь, но я цеплялся за юбки жехааны, словно несмышленыш… - он прикрыл глаза и слабо улыбнулся, словно воспоминание рассмешило его. - Сон не приносил мне покоя - меня мучили тяжелые сны, а в шатре к тому же было жарко. И темно - так темно, что мне показалось - сейчас придут демоны, чтобы унести мою душу. Мне было так жарко…
Он с трудом проглотил комок в горле - было видно, как дернулся кадык:
- Дункан выплеснул воду в очаг, чтобы погасить огонь - он хотел помочь, но шатер наполнился дымом, и я начал кашлять и задыхаться. Наконец, Дункан и моя жехаана заснули - а я не мог…
Я украдкой взглянул на Лахлэна. Тот слушал, словно завороженный. Финн ненадолго умолк. В его глазах плясало отраженное пламя костра.
- И тут Обитель наполнилась грохотом, словно вдруг разразилась гроза. Да так оно и было - только началась она по воле людей, а не богов. Людей Мухаара.
Они ворвались в Обитель, как демоны преисподней - они хотели уничтожить нас.
Всех. Они подожгли шатер.
Лахлэн даже дышать перестал:
- Шатер, в котором были дети?
- Да, - мрачно подтвердил Финн. - Наш шатер сбили кони, потом на него бросили факел…
Его взгляд впился в побелевшее лицо Лахлэна.
- Мы красим свои шатры. Краска горит быстро. Очень.
Лахлэн попытался было что-то сказать, словно хотел прервать рассказ - но Финн не обратил на это внимания. Впервые он изливал душу перед другими людьми.
- Дункан вытащил меня из огня прежде, чем пламя поглотило нас. Жехаана утащила нас за деревья, там мы и прятались, пока не наступил день. К тому времени всадники исчезли - но исчезла и почти вся наша Обитель, - он глубоко вздохнул. - Я был совсем ребенком - слишком маленьким, чтобы все понимать. Но даже трехлетний ребенок может научиться ненавидеть.
Финн посмотрел на меня.
- Я родился за два дня до того, как Хэйл ушел за Линдир, и все-таки он взял ее. Все-таки он отправился в Хомейну-Мухаар, чтобы помочь своей мэйхе, своей любовнице, бежать. И когда Шейн натравил на Чэйсули своих людей, он, конечно, начал с обители Хэйла.
Лахлэн долго молчал, потом покачал головой.
- Я наделен тем, чего нет у обычных людей, благодарение Лодхи и моей Леди.
Но даже я не сумею рассказать это так, как ты.
Его лицо застыло:
- Я оставляю это тем, кто может рассказать. Я оставлю этот рассказ Чэйсули.
