— Не зуззы, насекомое,
я тебя засусу, засусу.
И в стеклянную баноцку
полозу, полозу.
Припев звучал уж совершенно невероятно:
— Тумбочка, тумбочка…
И так восемь раз на одном дыхании. Тошка прыснула. Пацан остановился и удивленно взглянул на нее. Раздул ноздри и выволок меч:
— Уходи!
Тошка отступила. Не то чтобы она испугалась пацаненка с деревяшкой. Просто в свете последнего настроения. Не хотелось еще наслушаться гадостей.
— Димка! Я тебя вышлепаю!
Этого мальчишку — ее примерно лет — Тошка сразу не разглядела в тени крыльца, где он сидел. Или он просто появился позже. Спина сразу стала беззащитной и ладони липкими. Она втянула воздух. А мальчишка уже стоял рядом; взял певца одной рукой бережно за шкирку, а вторую руку положил поверх рукояти меча.
— Вы его не бойтесь, — сказал он.
Тошка проглотила слезы.
— Иди в крепость, Димка. Скажи, я скоро буду.
Димка получил легкое ускорение собственным мечом и шлепая, скрылся в переулке. Тошка стояла посреди площади и не знала, что ей делать.
— Вы заблудились?
— Н-не-ет, — промямлила Тошка. — Я гуляю.
Мальчишка был на полголовы выше ее, в растянутом свитере и дерюжных шортах, лохматящихся бахромой. Босые ноги исцарапаны и вымазаны пылью и травяным соком. Волосы у мальчишки отливали в рыжину, а глаза серые и внимательные, с озорными искорками внутри. И губы так и норовят растянуться в улыбку.
— Я Юрий. Юрка Асселин.
Имя упало, как звон клинка. Он протянул Тошке обе руки. Тошка посмотрела на него, суетливо вытерла ладони о платье. Руки соприкоснулись. Словно вдруг натянулась и задрожала серебряная нить в воздухе. Юрка накрыл ее запястья своими. Тошке показалось, они вечность стоят вот так и не могут разорваться. А потом он просто взял ее за руку и повел за собой.
Это был в ее жизни самый счастливый день. Они бродили извилистыми улочками, катались на каруселях в парке, ели на набережной жареную рыбу; лазили по каким-то обрывам, поросшим бурьяном и молодой крапивой. Среди бурьяна попадались остатки белых каменных стен, вросшие в землю каменные ядра. Юрка объяснил, что это старинные бастионы. Поскользнувшись на припрятанном в траву ручейке, Тошка поехала вниз на пятой точке. Она взвизгнула не от страха, а от неожиданности. Юрка поймал ее за руку. Случайно скользнув ладонью по волосам и запнувшись за край воротничка.
— Что это? — он внимательно заглянул Тошке в глаза. А она честно забыла и про больную шею, и про издевательскую компанию. Опять очень захотелось плакать.
Юрка заставил ее сесть на плоскую прогретую солнцем плинфу под обломком стены. Пахло пыльцой, из травы выглядывали одуванчики. Выше по обрыву полукружия бастиона тонули в шиповнике и сирени. Тошка поскребла свежую царапину на колене. И расплакалась всерьез. Слушая сбивчивую повесть о сказке, поезде и сне, в котором в Тошку стреляли из арбалета, Юрка разматывал шарфик и шнуровку на воротничке. Бросил все это в траву и подержал ладонь у Тошкиной шеи.
— Вот что, — сказал он серьезно. — Ты обопрись спиной о стенку посильнее. И вот тут руками возьмись. — Он вытер слезу с Тошкиной щеки. Ладонь царапнула бугорками мозолей. — Глаза закрой, если страшно, и потерпи. Я быстро.
Тошка, как добрая дурочка, закрыла глаза. Вцепилась в камень. И потеряла сознание от боли.
Она сперва не поняла, что гладит ее по лицу: Юркина ладонь или теплые солнечные лучи. В шее словно чего-то не хватало, а горло залило вязким. Тошка сглотнула.
— Полежи еще.
По лицу скользнула легкая тень. Как от пролетающей птицы. Тошка открыла глаза. Юрка наклонялся над ней, свитера на нем не было, кожа была загорелой и исцарапанной, словно он каждый день воевал с кошками. Свитер оказался у Тошки под головой. Тошка резко села, и голова закружилась. Она увидела кровь на Юркиной руке и отброшенный в траву арбалетный болт. Юрка не дал ей упасть.
— Тут часто такие попадаются, оцарапался, — он пяткой оттолкнул болт в бурьян. — Надевай свитер и пойдем.
Тошка взялась за шею. Шея опять была замотана шарфиком, но уже не болела, ни чуточки. Только на языке мешал противный соленый вкус.
— Пить.
Он помог Тошке дойти до ручейка и поил с ладони, потому что когда она пробовала нагибаться, голова кружилась. В свитере было жарко, и только потом, когда пришлось лезть через шиповник, она оценила Юркину предусмотрительность.
10.
Цепкие, как крючки, глаза, вытащили на поверхность и стали, словно тухлую рыбу, брезгливо выворачивать и рассматривать Элины мысли, радости, желания. А когда отпустили, девушка покорно и беспомощно пошла на дно.
— Ст-тару-ха!… - выдавила она через кашель и плач.
— Если напилась — не плавай, — жестко сказал Максим.
Но была же старуха! Пялилась совиными зенками, прихлебывала кофе на бортике. Погружаясь в омерзительно солоноватую воду, Эля еще увидела, как старуха уходит, покачивая спиной в старческих пятнах, постукивая острием зонтика по мраморным плитам вестибюля. Эля вспомнила, откуда знает ее, и сотряслась в очередном приступе рвоты. Именно такая старушенция — раскрашенная гипсовая статуя — стояла на лестничной площадке Веронской Роты. Или почти такая же. На лестнице она была одетой. Эля вывернулась из рук своих многочисленных спасителей, метнулась по коридору, пятная водой вишневую ковровую дорожку.
— Э-эй, госпожа! — закричала она, видя удаляющуюся за угол противную спину. Задыхаясь, забежала за поворот. Там никого не было. Так что, померещилось от испуга и недостатка воздуха? Вытирая слезы и рот, пробуя отжать насквозь мокрую гриву, побрела девушка в свою комнату. И застыла на пороге. В стойке прихожей стоял фиолетовый зонтик. А сама старуха почивала в кресле, брезгливо отодвинув блестящее платьице, заботливо выглаженное для вечерней прогулки по столице.
— Милочка, — сказала она, наворачивая на палец седой локон. — Ваша истерика в бассейне была просто безобразна. А ваша подруга, эта, как ее, Сэлли, вульгарна. Я ожидала большего.
У Эли дрогнули губы.
— Что вы здесь делаете? Я… закричу.
— Какой пафос! — бабка резко махнула рукой, сбив со стола статуэтку, что убедительно доказывало материальность явления. — Напоминает ваше сочинение, не находите? Заприте дверь!
Эля повиновалась.
— И оденьтесь. Только не это… — старуха подцепила парадное платьице ногтями, откинула, как испачканную половую тряпку. По своей наглости не учитывая факт, что сама сидит в одних (правда, сухих) трусиках в чужой комнате, вовсе не блистая красотой.
— Не копайтесь! У моей племянницы тоже не было вкуса, и она плохо кончила.
