Потом растерянность сменилась недоумением. Еще бы… Дочь прижимается к незнакомому парню.
— Простите, — это Валгус маме.
— Дичок, можно мне встать, поздороваться? — это шёпотом мне на ухо.
Я слезла с колен, мрачно взглянула на мать, обошла её как чужую, забилась в ванну, открыла краны и бездумно уставилась перед собой. В зеркале обнаружилось зарёванное и растрёпанное чудище, с покрасневшими глазами.
Как я умудрилась разрушить наш хрупкий мир за несколько секунд? Влад ведь это так не оставит… Во что превратится моя жизнь? Надежды на то, что отчим уйдет или на моей стороне останется мама, мало. Когда перед нею вставал выбор, то счёт шёл обычно не в пользу старшей дочери. Удивительно, как мама сразу не отдала предмет спора в загребущие руки муженька.
Я вспомнила о том, с чего всё началось, и полезла в карман. Развязала шнурки на аккуратном полотняном мешочке и вытряхнула на ладонь содержимое.
Понятно, почему Влад так взвился. Украшение. Круглая серебряная бляха, размером с петровский пятак. На первый взгляд очень старая, буквы … да нет, не буквы! Руны по краям. А по центру вставший на задние лапы волк. Бляха висела на длинной витой цепи.
Я потерла почерневшее от времени изображение. Мне показалось, оно потеплело. Чёрная окись там, где прикоснулись пальцы, сошла, словно её и не было, открывая проработанную резцом ювелира шерсть. Красивый, только совсем не женский медальон. Жалко мне его бабушка раньше не отдала, не случилось бы тогда этой склоки.
Я машинально сунула голову в витую петлю и, почувствовав холод металла на шее, опустила медальон в вырез блузки. Несколько пригоршней по-зимнему ледяной воды окончательно привели меня в чувство. Пока умывалась, краем уха слушала разговор: Валгус непринуждённо, словно и не был свидетелем позорного скандала, знакомился с мамой. А она, с явным облегчением от того, что неприятный разговор отложен на неопределённое время, говорила о чём то неважном… незначительном: о школе, о ЕГЭ, о грядущем поступлении. Она опять предпочла остаться слепой. Значит, выставленных за дверь чемоданов отчима ждать не придётся. А жаль.
Я вышла на кухню, и Валгус едва заметно изменился в лице, словно увидел во мне что-то новое. От этого внимательного взгляда юноши я окаменела и застыла на месте. Он сам подошел. Провел ладонью по моей щеке, грустно улыбнувшись, шепнул одними губами:
— Остаться с тобой ещё?
Не говоря ни слова, потянула его в комнату. Валгус по-прежнему был мне нужен. Я просто не могла позволить себе отпустить его ближайший час. Я вообще бы предпочла уйти вместе с ним. Только меня никто не звал.
В комнате, стоило только войти, я увидела Ляльку. Она сидела в углу, обхватив руками худые коленки, сжавшись в комок, и испугано смотрела на дверь. И когда мы зашли, не подлетела, как обычно, а только часто заморгала, собираясь заплакать.
— Ляля? — я в нерешительности остановилась в дверях.
На миг показалось, она сейчас забьется от меня под кровать. Как тогда, когда я праздновала примирение с новой сущностью. Ошиблась: доверчивая сестрёнка тут же кинулась ко мне. Я подхватила её на руки, прижала к себе и отнесла в кровать. Валгус шёл за нами следом. Наверное, Лялька просидела в углу все время, пока мы ругались.
Я гладила её по тугим кудрям и клялась себе, что Лялька не пострадает. От меня. Я не трону ее отца, даже если для этого придётся со злости отгрызть себе лапу. Сестренка тут ни при чём. Это я тот яд, что разъедает нашу семью. Не будь меня, и, скорее всего, в ней царили бы мир и покой. Наверное.
— Ты сегодня снова дома не останешься? — неожиданно спросила Лялька.
— П-почему? — поперхнулась я от неожиданного вопроса.
Лялька хитро улыбнулась и ткнула пальцем в моего друга:
— Он же с тобой!
Как будто это всё объясняло.
А потом слезла с моих рук, встала перед Валгусом и требовательно спросила:
— Ты ведь Сашу не обидишь?
Что заставило сестрёнку задать такой странный вопрос? Наверное, в другое время я бы расхохоталась над детской заботой, но сейчас… после всех событий, в горле встал ком.
— Никогда, — пообещал мой приятель.
Лялька с секунду подумала, а потом важно кивнула:
— Хорошо. Тогда можешь приходить.
Словно от её разрешения что-то зависело.
Я всё-таки рассмеялась.
С этого дня в собственном доме я стала тенью. Неясным призраком, что время от времени появлялся у домашних на пути. Мать старалась не смотреть мне в глаза. Отчим каменел лицом, стоило ему наткнуться на меня взглядом. Он бы и Ляльке запретил со мной разговаривать, но куда денешься, если комната одна на двоих? А выселять в другую — хлопот не оберёшься. Это же надо по ночам, когда Лялька хнычет от страха, вставать, утешать, успокаивать. Нет, собственные удобства и эгоизм для Влада превыше всего. Важнее безопасности дочери. Ведь он не мог не понять, что я его чуть не убила! Или — мог? Тогда почему с того памятного дня говорил обо мне матери не иначе как "твоя уголовница"? Думая, что мне не слышно, пилил каждый день, выплескивая злым шёпотом бессилие и страх.
А мама при виде непутёвой дочери только поджимала губы, но глаза оставались по-прежнему виноватыми. И раз за разом заводила разговор о том, какой институт я выберу. Понятно к чему это сводилось: чемоданы за дверью окажутся не Влада, а мои. Выбор сделан.
Сказать, что мне было больно — это ничего не сказать. Как она могла?! Разве так можно? Со своим ребёнком?! Одно дело выпорхнуть из гнезда по собственному желанию, другое — знать, что задержаться в нём, по любому, не позволено, и если что, подпихнут коленом под зад, провожая во взрослую жизнь.
Именно тогда я дала себя клятву: с моими детьми всё будет по-другому!! Никогда и никто не встанет между нами! Никакой мужик! Никакая беда! Лучше совсем обойдусь без второй половины, чем позволю своему ребенку испытать что-то подобное.
Наконец, накануне Нового года, нервы не выдержали, и при очередном вопросе я выпалила маме в лицо:
— Я уеду при первой же возможности! И так далеко, как только смогу! Можешь не трястись за своего подонка.
Мама дернулась, словно от удара, и мою злость как рукой сняло. Чем я лучше Его, если делаю ей больно?
— Прости, — прошептала, схватила куртку и вылетела в подъезд. Там вцепилась рукой в бабушкино наследство. Мне казалось, её любовь подпитывает меня через старинное серебро и дарит силы. А через минуту загудел лифт — кто-то поднимался.
Я подошла к его дверям и остановилась, ожидая пока откроются. У меня даже сомнений не возникло, кого я увижу. Только один человек мог почувствовать как мне плохо и явиться на помощь. Я бы даже пари заключила, жалко не с кем.
