– Да не случилось пока еще ничего, не долетела железка, не ужалила, – просто объяснил Костя. – Кто его знает, сколько ей лететь – до бога, даже выборного, в любом мире ох как далеко. Тем более что наш пенсионер ни за какого бога не голосовал, проигнорировал, а поэтому цель свою представлял плохо. И хорошо, если не долетит, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Злому железу упрямства не занимать. И вот тогда тут такое начнется… Ну, пойдем ужинать, бард, а то я что-то тоже проголодался.
– Нет уж, герой, ты не виляй, а говори все как есть. Какое такое начнется? – Меня неожиданно взяло зло. На пустой желудок злиться, знаете ли, очень даже сподручно выходит. По крайней мере чувство в животе – самое то! Кто он такой, этот неизвестный маг или магиня? Если у них богов вот так запросто выбирают, то, наверное, есть и те, которые проиграли выборы? Что-то многовато богов в этом захолустье развелось.
Костя помолчал, неторопливо потушил сигарный окурок о выбеленные временем перила, растер образовавшееся угольное пятно рукой, потом вдумчиво посмотрел на грязную ладонь, словно гадал на сажевом пятне.
– Может, все-таки есть пойдем? – неуверенно предложил он.
Удивительно, но из-за двери уютно тянуло запахом съестного. Ну да, я, ясное дело, маг, хотя и недоделанный и опустившийся, Костя – профессиональный герой, а Люта – типичная ведьма. Или как Костя ее назвал – полуайма? Почему, кстати, «полу»? Ладно, все равно, что ей стоит какого-то провинциального богоборца раскрутить на ужин? Некоторые девицы и не таких скупердяев раскручивали. И не просто на ужин, а вообще…
– Так как же, если какой-то местный кандидат в боги проиграл выборы или вообще в них не участвовал, он все-таки бог или нет? – не унимался я.
– Видишь ли… – Костя помялся немного. – С одной стороны, вроде проигравший кандидат ничем не хуже этих… ну, богов местного розлива… Аава этого Кистеперого, Упрата Бездавальщика и прочих. А с другой стороны бог – он прежде всего творец, демиург, а уж потом каратель да милователь. А у невыбранного бога никакой возможности творить нет. Да и его оппоненты, похоже, личности скорее деструктивные, чем созидающие… Во всем этом есть что-то неправильное. В общем, надо вникать. Ну, пойдем, что ли. А то Люта там одна с этим… партизаном. Вот-вот… дедуля наш что-то вроде всемирного партизана, которому кто-то дал в руки оружие.
И мы вернулись в дом.
В комнате было прибрано и пахло баней, наверное, потому, что чистоту Люта наводила посредством банного веника. На электроплитке весело парила небольшая алюминиевая кастрюлька с картошкой в мундире, имелась также мелко нарубленная на липовой дощечке зелень, открытая банка сайры и аккуратно нарезанная буханка хлеба.
Кроме табуретки, которая теперь выступала в качестве стола, в комнате обнаружились перевязанные бечевкой пачки книг – для сидения. Книги Иван Палыч, наверное, приволок из смежной комнатки, той, где стояла койка, потому что основная масса печатной продукции была уничтожена танцующей Лютой. При артиллерийской поддержке «цыганской венгерки», разумеется. Я даже повеселел немного, а когда хлебнул стариковой рябиновки, и вовсе подумал – будь что будет.
– Ты на спиртное-то особо не налегай, – предостерегла меня Люта. – Завтра дел много, завтра состоится наш с тобой дебют на местном рынке.
– В качестве кого? – ехидно спросил я. – Ты – в качестве товара, а я, значит, – продавца? Извините меня, сударыня, но для торговли женщинами я недостаточно интеллигентен…
И тут же получил пощечину. Ручка у нашей красавицы была, надо сказать, хоть и изящная, но тяжеленькая.
– Я же не всерьез, – возмутился я. – Чего же сразу по морде-то?
– Я тоже, – холодно ответила Люта, – не всерьез.
– Ничего, у меня еще, кроме брусничной, еще и лопуховка заквашена, – между тем радушно журчал Палыч. Когда в комнате прозвенела оплеуха, старикан резко сменил тему, покосился на эльфийку, ожидая одобрения, и закрякал, как чокнутый селезень: – Так его, девонька, нечего мужику волю давать, сопьется – сама же маяться с ним будешь. Вот у нас был один кандидат наук, и у него еще жена была, так тот, бывало, как начнет квасить, так и никак не остановится. А жена его ходит по друзьям и скандалы закатывает, дескать, это вы его спаиваете. А друзья-то тут и ни при чем, друзья-то все выпьют – и по домам, один этот кандидат по чапкам блондится, ищет, с кем бы еще махнуть…
Я изумленно посмотрел на старикана. Тот, похоже, готов был поддержать Люту в любом начинании. И поддерживал, полностью пренебрегая мужской солидарностью. Что это такое Люта с ним сделала? Не иначе как магия. Или колдовство. Ну ладно…
Мы молча поужинали. После пощечины мне не хотелось разговаривать ни с Лютой, ни с героем Костей. И не потому, что девушка была так уж не права, по большому счету эту оплеуху я заслужил, а потому что меня, что называется, поставили на место. Они – это одно, а я, Авдей, каким бы бардом я ни был, – совсем другое. И на одном поле мы находимся временно.
Скоро совсем стемнело, и дед выпроводил нас во двор.
Ночевали мы втроем в маленькой сараюшке. Пахло мышами, прелым сеном и старым железом. Засыпая, я слышал – или мне чудилось, – как в углу что-то ржаво шепчется, звякает, ворочается, что-то злобное и неживое, но и не мертвое, похоже. И все-таки я заснул.
Мне приснилось, будто струны на моей гитаре из неупокоенного железа. Кто их поставил и зачем, я не помнил, но точно знал, что это так. Верхние, тонкие – из какого-то древнего клинка, распущенного адскими умельцами на проволоку, а может, и вовсе из блатного финкаря, а басы обвиты в медную рубашку, добытую из не нашедших цели автоматных пуль. И кто-то неведомый принуждает меня играть. И самое страшное – это то, что мне хочется играть до зуда в сердце, до холода под диафрагмой – хочется. Вот сейчас я выйду на сцену и начну. Тихо шелестящим в утонувшем в темноте зале живым людям, которые не знают, что после моей музыки они непременно умрут. И перешептываются, и ждут, а я… Я прошу кого-то, чтобы позволил мне сменить струны, хотя точно знаю, что других у меня нет и играть все равно придется, затем меня и пригласили…
…За дощатыми стенками сараюшки перекликалась ночными железнодорожными голосами чужая страна – Россия, страна с выборными богами и безжалостными в своем гневе пенсионерами, с фиксатыми, украшенными разбойничьими кистенями куполами чужих храмов, жуткая страна, которой мне бы никогда не увидеть из своего «Сквозняка», если бы не эти двое… Эти двое. Я, в сущности, ничего о них не знаю. Какого черта я с ними куда-то поперся? Какого? Одиноко было, вот и поперся. Ждал чего-то, ждал, вот и дождался. Верил, что дешевые забегаловки да выпивка на халяву – это так, временно. Придут и позовут. Вот и пришли. И позвали. Неизвестно кто неизвестно куда. И что, мне теперь не так одиноко? Я что, почувствовал себя таким же, как они? У красотки с полными пазухами колдовства и у раздолбая-героя, всегда веселого, всегда сытого, по-прежнему не было со мной ничего общего. Во всяком случае, психованный пенсионер был мне ближе и понятнее, чем мои спутники.
