Базилиус выглядел озадаченным.
— О Ниверии? Что я знаешь о Ниверии. Немного. Мало. Ну, скажием. Арабские сурсы ее упоминать.
— Птица и камень! Что такое арабские сурсы?
— Арабские — это такие лиуди. Сурсы же — просто сурсы. Не знаю, как сказать. Ну, фолианты.
— И ты читал эти фолианты?
— Нет. Я читал фолианты об этих фолиантах. Понимать? Фолианты.
— Ладно, так и быть, не надо об этом. Все равно не пойму. В общем, рассказывай, что будет через семнадцать лет.
— Я готовый, — сказал Базилиус.
Он вынул из мешка и разложил на полу свои таблицы и таблички. Зигвард всегда сомневался в нужности этого инвентаря, но, как истый прагматик, понимал, что любая система включает в себя набор ритуалов, которые необходимо выполнить, чтобы система заработала, даже если они и кажутся кому-то, кто не знаком с системой, абсурдными. Базилиус бормотал себе под нос на непонятном языке, некоторые слова которого после многократного повторения в течении многих лет были Зигварду известны.
— Если бы только, — сказал Базилиус.
— А?
— Знать бы я, какой год. Какой вот это год. Прямо сейчас.
— Семь тысяч триста восемьдесят второй, — сказал Зигвард. — От Сотворения.
— Нет, — раздраженно отмахнулся Базилиус. — Не тот год. А этот… Придон? Придон. В каком году?
— Около семисот лет назад. Дался вам всем этот Придон.
— Дался? Дался. Семьсот назад. Сурсы упоминаются. Двести и двести, и триста. Ну, значит сейчас год восемьсот десятый. Гипотетический. Добавливайем семнадцать. Добав…
Базилиус добавлял семнадцать в течении следующих десяти минут.
— А князь родился в лето, — сказал он вдруг.
— Ты про меня?
— Да.
— Да. Летом.
— Яблони цветать? Цвести?
— Когда я родился? Вроде да.
— Близнецы, — сказал Базилиус.
— Какие еще близнецы?
— Знак такой. Зодиачный.
— А это что значит?
— Не мешать. Какой год получиается по календарь шинуа?
— Не знаю.
— Без значимости. Гипотетически, свинья.
— Сам ты свинья.
— Не я. Год. Год свинья. Когда князь приезжать сюда, видна была Урса Минор?
— Что такое Урса Минор?
— Много звезды вместе. Похожий на ковш.
— Созвездие. Большой Ковш! Конечно. Была.
— Большой? Ну, пусть.
Астролог некоторое время сидел, задумавшись.
— Ну, гипотезируем, что каждая карта соответствовала каждый год календарь шинуа, помимо двух. Гипотезируем дальше, что бубны и черви фаворабль, а трефы и пики не фаворабль. Пять — свинья, еще пять уходием, семь — дракон, Князь — Крыса, Княгиня — Лошадь, Туз… Семнадцать лет?
Князь кивнул.
— Крыса, свинья… а семь что?
— Дракон, — подсказал Зигвард.
— Дракон, — подтвердил Базилиус, радуясь. — Дракон, Лошадь. Дракон опять. Как много карты?
— Шестнадцать, — подсказал Зигвард.
— Означает, что следуйет наша карта. Ну вот. Батс!
Он бросил карту наземь. Оказалось — джокер. Базилиус недоуменно смотрел на карту. Зигвард улыбнулся. — Нет такого года, да? — спросил он.
— Нет, — сказал Базилиус сокрушенно.
— Ну, нет, так нет.
— Что же это означайет?
— Возможно, Создатель не хочет, чтобы я знал будущее.
— Нет. Может. Подождать. Я узнал! О да. — Базилиус помотал головой. — Все календари неверно. Все. И твой неверно. И шинуа. Каждый четвертый год лишний день. Каждый четвертый сто лет лишний год.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал Зигвард насмешливо. — Ты хочешь сказать, что все, что мы должны сделать — придумать этому лишнему году название? Какое-нибудь животное, да?
— Да. Исключийтельно, да?
— Совершенно исключительно, — подтвердил Зигвард. — Ну, давай придумаем. Ну, скажем, год крокодила. Как тебе?
— Нет, — сказал Базилиус. — Слишком… слишком…
— Слишком очевидно, — предположил князь.
— Да. Нужно тайное.
— Таинственное?
— Да. Какого больше нет. Было, теперь нет.
— Хм. Вымершее животное какое-нибудь.
— Да. Вот, я знаю! Мамонт.
— Это что такое?
— Это слон такое. Но с волосом.
— С одним волосом?
— Нет. Много волосов.
— И где же такое было?
— Было, — уверенно сказал Базилиус. — Было. Слушай меня, о Великий Князь! Год Мамонта не имейет масть. — Он снова поразглядывал таблички. — В Год Мамонта, который будет наступить через семнадцать лет, большие изменять произойти в стране твоей, о Зигвард! Достойнейший победил жестокого! Сын новый правитель женить на жене. Честь спасейн.
Помолчали.
— И это все? — спросил Зигвард. — Сын нового правителя женится?
— На жене.
— Не на теще же ему жениться. Конечно на жене.
— На твоей жене, о князь. — Астролог потупил глаза. — Я жалок. Так по астрологии. Это будет сын. Твой сын.
— По-моему, ты все-таки дурак, — сказал Зигвард задумчиво. — Что ты плетешь, какой сын, какая жена. Инцест?
— Нет. Совсем нет.
— Ничего не понимаю. Ладно. Вот тебе за труды. Пойди поспи, что ли.
Зигвард бросил мешок с золотыми радом с Базилиусом и вышел.
* * *
Было раннее утро. Похолодало.
Постучав и получив разрешение, камердинер вошел к Фалкону в опочивальню. Фалкон был уже одет.
— Да?
— Извините меня, мой господин. Мальчишка пропал.
— Какой мальчишка?
— Волчонок. Сын артанской сволочи. Вчера был, а сегодня его нет. И дети говорят, что он сбежал ночью через окно. Простите меня, господин мой. Мы уж обращались к колдуну.
Фалкон поморщился.
— Сколько раз вам говорить, камердинер. Вы живете в просвещенное время, в просвещенном городе. Ну, какие колдуны? Что за глупые суеверия?
— Да уж самый лучший колдун, господин мой. Самый дорогой. Он говорит, я вам его найду скоро. Я его, говорит, вижу. Как он бежит по дороге, все бежит, бежит…
Фалкон знал, что за колдун. Хок несколько раз использовал его, как осведомителя. К колдуну ходила знать.
— Ну, что делать, — сказал Фалкон. — Далеко он не уйдет, холодно. Надо искать. Не так уж это и сложно. Шел бы ты к охранникам, пусть ищут чернявого паренька лет девяти или десяти. Сколько таких в столице? Два десятка.
— Чернявого? — переспросил камердинер.
— Да. А что?
— Он беленький.
— Как беленький?
— Совсем светленький. Белее, чем мои дети.
Фалкон присел на край кровати. Некоторое время он молчал.
— И никого не насторожило, что сын артанского князя — блондин? — спросил он. Он протянул руку, схватил колокольчик и раздраженно позвонил. Вбежал охранник. — Комод пусть приедет. Прямо сейчас, — сказал Фалкон.
Комод слегка успокоил Фалкона, сказав, что было много случаев, когда артанские князья путались с пленными женщинами, и славскими, и ниверийскими, и оставляли их у себя в домах наложницами, а детей признавали, как своих.
