— Нас срочно отозвали. Я не мог ослушаться приказа.
Дарья Прокофьевна подбежала ко мне, дружелюбно помахивая хвостом. Она хотела было положить морду мне на колено, но я испуганно вздрогнул, и собака отступила.
— Давайте закругляться, отходить ко сну, Тихон Игнатьевич. Не буду больше бередить вам нервы, — выйдя вслед за мной из-за стола, сказал полковник. — Мне надо очень рано встать, с первым петухом. Будьте любезны, проводите меня в комнату для гостей.
Выполнив его просьбу, я вернулся в столовую, вскрыл конверт и, не присаживаясь от волнения, на одном дыхании прочитал письмо.
Поначалу оно не было тревожным. Алексей описывал, как его взвод остановился на постой в сербском горном селении. Отмечал радушие хозяев, красоту пейзажей. Турки не предпринимали набегов, их было не видно и не слышно. Но в конце Алексей написал нечто странное.
«На десять дней мы уходили в горы: смотрели сверху, не видать ли турок на подходе, лазутчиков искали по ущельям. Когда мы возвратились, будто помешалось все село. Сказали нам, девчонку поутру убитую нашли, и труп ее спалили на костре. И все судачили об упырях, о колдунах. Мне стоило неимоверного труда удержать отряд от суеверия. Так убедительны безрассудные речи полудиких непросвещенных людей, что боюсь я за солдат. Как бы не пустился кто из них в дезертирство от страха. Селяне по ночам не спят, а молятся. Одна семья, как сказывал мне унтер — офицер, совершала непонятные обряды. Все домочадцы то по дому бегали вприпрыжку иль на корточках скакали, то становились вверх ногами, то плясали перед зеркалом. И всей семье конец пришел в одну же ночь. Все сгинули».
Крепко сжав над головой подушку, я лежал на кровати в темноте. «Не может быть, чтобы страшные сказки стали реальностью. Разумный, просвещенный человек не должен верить в россказни деревенской бабки и выдумки суеверных сербов, уставших от турецкого гнета…»
Уснул я неожиданно для себя. Сон был глубоким, темным как бездна. И вдруг из темноты появилась фигура человека — очень высокого, хорошо сложенного. Он двигался ровной, скользящей походкой. Его широкоскулое лицо резко сужалось к подбородку. Нос был с горбинкой. В черных глазах зияла бездонная пропасть. Взгляд его таил всепоглощающую ярость и тайную власть. Слабо вьющиеся волосы, спереди обрезанные до мочек ушей, а сзади — отпущенные немного длиннее, были растрепаны.
Одет он был весьма странно, во все черное. Я даже в европейских альбомах не встречал такого костюма — нечто среднее между жилеткой и рубашкой прилипло к его телу, выделяя округлые мышцы. Кожаный ремень его узких брюк, сшитых из грубого материала, напоминавшего мешковину, пересекали надписи на неопределимом языке. Ноги его были босы.
— Ты решил бросить мне вызов… Почему? Чтобы погибнуть героем? Или наивно надеешься, что сможешь победить? Мечтаешь править моим народом? Так, Тихон? — насмешливо говорил он с сильным южнославянским акцентом.
— Это и мой народ, Валко. Не забывай, что ты — самозванец. Они не пойдут за самопровозглашенным царьком, который не дорожит их жизнями.
— Так ты хочешь драться со мной из-за них? — Валко подошел ближе.
Мой напряженный взгляд упал на его золотой медальон с круглым бело — розовым камнем, по которому будто бы текли кровавые струйки.
— Нет. Я просто хочу убить тебя.
Валко оскалился, как дикий зверь. В его глазах вспыхнуло оранжевое пламя…
Я пригнулся, готовясь к броску…
Задыхаясь, я вскочил с кровати, и прислонил правую ладонь к горячему лбу. Меня трясло, как в лихорадке, но скоро все прошло, жар угас, и я ощутил себя вполне здоровым.
Чтобы раз и навсегда выяснить, что же на самом деле происходит, я на цыпочках спустился в вестибюль. Заветный портфель лежал на обувной комоде, полуоткрытый. Я заглянул в него и наугад вытащил бумагу с царской гербовой печатью. Ей оказался путевой лист.
Читать его я начал с предпоследней строчки.
«…полковник Седьмого отдела Собственной Его Императорского Величества канцелярии Константин Юрьевич Толмин…»
Все стало ясно. Царский шпион заморочил мне голову, дал подложное письмо, написанное им самим. Хотел усыпить бдительность, заставить поверить в сказки, а сам, наверное, пока я спал, перевернул вверх дном мою библиотеку в поисках запрещенной литературы и писем от заговорщиков.
Возвращая бумагу на место, я заметил в портфеле несколько склянок с прозрачной жидкостью. «Яд!» — ужаснулся я, но любопытство вынудило меня получше рассмотреть маленькую склянку, которую легко было спрятать в руке.
По вестибюлю эхом прокатилось гневное рычание. Краем глаза я заметил позади себя подкрадывающуюся Дарью Прокофьевну. От испуга я нечаянно раздавил склянку, к счастью не порезался. Я моментально взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки. Запершись в туалетной комнате, тщательно вымыл руки, но слабый запах с оттенком древесины надолго въелся в кожу.
До первого петуха я ждал ареста. Не дождавшись, завернулся в халат, чтобы не идти под суд в исподнем, и спустился в вестибюль. Лакей помогал Константину одеться. Дарья Прокофьевна стояла рядом, держа портфель в зубах. А за окном Ерофей вел по дороге из конюшни оседланную каурую кобылу.
— Доброго вам утречка, Тихон Игнатьевич, — полковник кивнул мне, придерживая край шляпы. — И до свидания. Нам с Дарьюшкой пора в путь. Продолжать следственное дело и охоту на душегубов.
— Счастливого пути, — громко сказал я, ответно притворяясь, что ночного происшествия вовсе не было.
— Доброго здоровья вам, огромного достатка… — напоказ пожелал царский шпион, — и берегите себя, — зловеще шепнул он напоследок, выходя дверь.
Я проверил тайные письма, которые у меня обычно лежали на самых видных местах — письменном столе, книжных полках. Они выглядели нетронутыми. Хоть одно утешение…
Несколько дней я вел себя особенно осторожно — практически стал затворником. Изнывавший от хронического безделья Павел быстро соскучился по диспутам с просвещенным другом, но мой отказ от прогулок он воспринял как нежелание помириться.
17 июня 1832 года друг детства не пришел на семейный праздник в честь моего двадцать второго дня рождения.
Я появился на свет в десять часов вечера. До этого момента собравшиеся в столовой мои родители, Любонька и супруги Тузины часто посматривали на большие напольные часы с гремучим маятником в ожидании минуты вручения подарков. Отсутствие лучшего друга меня сильно обидело, поэтому я охотнее налегал на выпивку, чем на закуску. И к долгожданным десяти часам так развеселился, что начал отпускать в адрес Павла неприличные шуточки.
