Каллор расхохотался.
— Любовнички льнут друг к другу, а нам предлагают склониться перед притворной объективностью…
Орфантал шагнул к Каллору.
— Это было последнее оскорбление, которое ты нанёс тисте анди, — тихо произнёс он.
— Прекратите! — взревел Каладан Бруд. — Каллор, знай: я доверяю тисте анди. Что бы ты ни сказал — ничто не подорвёт мою веру в них, ибо она была заслужена столетия тому назад, стократ подтверждена и никогда — предана. А вот твоя верность вызывает у меня всё больше и больше сомнений…
— Берегись своих страхов, Воевода, — прорычал Каллор. — А то ещё сделаешь их истинными.
Бруд ответил так тихо, что Корлат лишь чудом его расслышала.
— Теперь ты провоцируешь меня, Каллор?
Седой воин медленно побледнел.
— Какой мне в том толк? — тихо, ровно спросил он.
— Действительно.
Корлат повернулась к брату.
— Собери наших родичей, Орфантал. Мы будем сопровождать командира и вождя.
— Как скажешь, сестра. — Тисте анди повернулся, затем замер и пристально посмотрел на Каллора, прежде чем сказать: — Думаю, старик, когда всё это закончится…
Каллор оскалился.
— Что же ты думаешь?
— Что я приду за тобой.
Каллор в ответ лишь улыбнулся шире, но напряжение выдал тик, от которого подёргивалась одна щека.
Орфантал направился к лошадям.
Напряжённое молчание разорвал глубокий смех Хумбролла Тора.
— А мы-то думали, вы будете ссориться, когда мы явимся.
Корлат повернулась к барже — и встретила взгляд Скворца. Он через силу улыбнулся, чем сразу выдал, в каком напряжении находился. Но сердце у неё забилось от другого, от того, что тисте анди увидела в этом взгляде. Любовь и облегчение, нежность… и животное предвкушение.
О, Мать Тьма, ведь умеют же эти смертные жить!
Итковиан и Остряк бок о бок подъехали к насыпи, ведущей к настилу. Небо на востоке бледнело, воздух был холодным и ясным. Два десятка пастухов-рхиви гнали последних из первых трёх сотен бхедеринов по огороженному трапу.
В нескольких сотнях шагов за мужчинами к насыпи двигались следующие три сотни животных. За ними скопились ещё по меньшей мере две тысячи бхедеринов, и обоим всадникам было ясно, что, если они захотят переправить свои отряды через реку в ближайшее время, придётся вклиниться между стадами.
Малазанцы строили на совесть: на каждой барже были установлены широкие трапы, которые соединяли их от носа к носу, а кормы спроектировали таким образом, чтобы их можно было сомкнуть. Благодаря этому баржи собирались в мост — гибкий там, где это было нужно, и надёжный по всей длине, а также удивительно широкий — так что два фургона могли проехать бок о бок.
Командир Скворец и его части Войска переправились через реку больше пятнадцати часов назад, за ними последовали три клана баргастов Хумбролла Тора. Остряк знал, что Итковиан надеялся вновь встретиться с обоими, особенно со Скворцом, но к тому времени, когда они увидели реку, малазанец и баргаст уже оказались на другом берегу.
Каладан Бруд разбил лагерь для своих войск на этой стороне реки Маурик и поднял солдат за три колокола до рассвета. Они только что закончили переправляться. Остряк отметил разницу в скорости союзных армий.
Всадники натянули поводья и остановились среди пастухов-рхиви. Высокий, неуклюжий мужчина, который явно выглядел не как рхиви стоял в стороне, глядя, как бхедерины с топотом преодолевают первую баржу под выкрики и свист погонщиков.
Остряк спешился и подошёл к одинокому мужчине.
— Моттское ополчение? — спросил он.
— Главмаршал Хлев, — ответил тот с кривой ухмылкой. — Я рад, что вы здесь — совсем не понимаю этих коротышек. Уж как ни пытался. Сдаётся мне, они на другом каком-то языке говорят.
Остряк с каменным лицом оглянулся на Итковиана, затем вновь посмотрел на главмаршала.
— Так и есть. Давно тут стоишь?
— С прошлой ночи. Много народу уже переправили. Много. Видел, как баржи рядком поставили. Быстро у них вышло. Малазанцы умеют с деревом обращаться. Знали, что Скворец был подмастерьем у каменщика, прежде чем стал солдатом?
— Нет, не знал. А какое отношение это имеет к плотницкому делу, главмаршал?
— Да никакого. Это я просто так, к слову.
— Остальных своих соратников ждёшь? — спросил Остряк.
— Да нет, хотя, думаю, рано или поздно они подтянутся. Но уж после бхедеринов, ясное дело, чтобы навоз собрать. Коротышки тоже это делают. Мы с ними из-за этого пару раз подрались. Помахались. По-доброму, разумеется. Глянь, чего они творят — скатывают навоз в кучу да и стерегут её. Если я ближе подойду, за ножи возьмутся.
— Ну, я бы тогда советовал ближе не подходить, главмаршал.
Хлев снова ухмыльнулся.
— Иначе ж веселья никакого не будет. Я тут не просто так стою, знаешь ли.
Итковиан спешился и подошёл к ним.
Остряк повернулся к пастухам и спросил на довольно пристойном рхивийском:
— Кто из вас тут главный?
Вперёд вышел жилистый старик.
— Скажи ему, чтоб ушёл! — рявкнул он, указывая пальцем на главмаршала Хлева.
— Извини, — ответил Остряк, пожимая плечами, — я ему ничего приказать не могу. Я здесь ради своего легиона и «Серых мечей». Мы бы хотели переправиться… перед остальной частью вашего стада…
— Нет. Нельзя так. Нет. Вам надо подождать. Подождать. Бхедерины не любят, когда их разделяют. Нервные становятся. Несчастные. Нам они нужны на переправе спокойными. Ты же понимаешь, да? Нет, вам придётся ждать.
— И сколько времени, по-твоему, это займёт?
Рхиви пожал плечами.
— Закончим, когда закончим.
Вторые три сотни бхедеринов загрохотали копытами, поднимаясь по трапу. Навстречу им выдвинулись погонщики.
Остряк услышал глухой стук, а затем рхиви с воплями побежали назад. Даруджиец обернулся вовремя, чтобы заметить, как главмаршал Хлев, завернувший в подол рубахи здоровый кусок навоза, стремглав промчался мимо, взлетел на трап, а потом дальше по палубе баржи.
Пастух-рхиви, которого явно поставили охранять навоз, лежал на спине возле разграбленной кучи без сознания, и на челюсти его краснел отпечаток костистого кулака.
Остряк ухмыльнулся старому пастуху, который от ярости подпрыгивал на месте и плевался. Итковиан подошёл ближе.
— Сударь, вы это видели?
— Нет, увы, только самый конец.
— Удар был молниеносный — я даже не заметил, как он подошёл вплотную. Бедняга рхиви просто упал, как мешок…
— С навозом?
Долгое время спустя — такое долгое, что Остряк уже потерял надежду, Итковиан всё-таки улыбнулся.
