Паника в голосе Хайела заставляет Креслина буквально вывернуться наизнанку, напрячься выше высочайшего предела своих возможностей.
Вороная кобыла взбрыкивает и спотыкается, но обожженная рука всадника крепко удерживает повод.
Ледяной шквал обрушивается на судно, скашивая стрелков одним смертоносным взмахом.
Креслин осаживает лошадь, ожидая, что будет дальше. Крики и лязг мечей стихают, и он остается с болью не своих ран и с окружающей его тьмой.
— Господин регент!
— Да? — Креслин не видит говорящего и не ощущает рельефа местности, но слышит, что голос доносится как бы снизу.
— Что нам делать?
— А сколько народу у нас осталось?
— Около половины.
— А норландцев?
— Господин… ты перебил их всех… и нескольких наших.
Невидящие глаза Креслина жгут стыд и отчаяние.
— Соберите лошадей. И всех наших солдат. Тем, которые еще не ввязались в стычки, скажите, чтобы они этого не делали. Не надо нападать, лучше подождать, пока земля сама не вынудит норландцев, да и всех прочих, сдаться. А это будет, вот увидишь, — Креслин умолкает, но прежде чем его собеседник успевает вымолвить хоть слово, добавляет: — Мне следовало подумать об этом пораньше. Тьма, с этой землей и у нас-то достаточно хлопот.
Голова юноши идет кругом, и он едва успевает ухватиться за край седла.
— Господин…
— Мегера? Как она?
— Целительница… Она осматривает ее. Но, господин… Они же вон там, в двух шагах…
Креслин пытается развернуть лошадь так, чтобы хоть создать впечатление, будто он смотрит в нужном направлении. Ему приходится бороться и с болью, жгущей его плечо, руки и ноги, и с наплывающей, грозящей поглотить его тьмой. Вцепившись в гриву Волы, он отчаянно продолжает бороться — хотя силы неравны.
— Никто никогда не видывал подобного шторма, — бормочет Райдел, почти не шевеля толстыми губами.
— Не то слово! — бросает Хартор. — В Тирхэвене, в сотнях кай от сердца бури, снесло волнолом и раскатало пристань. От половины портовых построек не осталось и следа. Даже в Лидьяре — а это внутри Большого Северного Залива! — некоторые портовые склады попросту вмяло в землю.
— Но на Отшельничьем не сорвало и ветки.
— Конечно, бурю-то вызвал Креслин. А этот идиот Гайретис уверял, будто этому Буреносцу такое не по силам.
Глядя в глаза Высшему Магу, Райдел разводит руками:
— Но Гайретис поплатился за свою самоуверенность, не так ли?
— Мне следовало послать его на Отшельничий. Он хотел, чтобы Креслин победил.
Райдел предпочитает промолчать.
— И как теперь, после всего случившегося, хоть кто-то сможет отказаться торговать с Креслином? Или попытаться его обмануть?
Райдел по-прежнему отмалчивается, отвернувшись к окну.
— Можешь ли ты, не кривя душой, сказать, что мы по-прежнему сильны?
— Это как посмотреть, — решается заговорить молодой советник. — Хидлен почти полностью лишился флота, Кертис и Остра — тоже. Мы в лучшем положении, чем кто-либо, не считая Сарроннина.
— Итак, — качает головой Хартор, — теперь все будут следить за каждым нашим шагом.
— Нашим и Риессы, — напоминает Райдел.
— Прекрасно. Одним ударом Креслин превратил Кандар в континент, где на западе господствует Предание, а на востоке правят Белые, но обе державы вынуждены склоняться перед проклятым островом, на котором едва-едва наберется полторы тысячи жителей. Только и остается надеяться, что он умрет молодым.
— Прок от этого будет лишь в том случае, если он умрет вместе со своей Белой ведьмой, причем не оставив ребенка. И даже тогда, как полагал Гайретис… Хочу сказать, что даже в таком случае я не был бы уверен…
— Ты о чем? Что имел в виду наш дорогой безвременно ушедший брат?
— Ну… Даже после этой немыслимой бури дожди идут там, куда их направил Креслин.
— О…
— То, что он сделал, сделано всерьез и надолго.
Неожиданно Высший Маг разражается хриплым смехом.
— И все-таки, — говорит он, теребя амулет, — дела могли обернуться куда хуже. Во всяком случае, для меня. Думаю, при нынешних обстоятельствах никто не позарится на мой пост.
Райдел смотрит в окно, потом опускает глаза на каменный пол.
Хартор медленно качает головой. На западе светит холодное солнце, но засуха миновала. Через некоторое время маг выпускает из пальцев амулет, но от окна так и не отворачивается.
Силясь пробудиться, Креслин открывает глаза, но ничего не видит. Тьма окутывает его, обволакивает, окружает, как воздух, которым он дышит, не выпуская из своей хватки.
Креслин открывает рот, и с сухих потрескавшихся губ срывается невнятный хрип. Креслин пробует еще раз, и ему все же удается выдавить:
— Мегера…
Крепкие руки усаживают его, обкладывают подушками.
— Выпей это.
К губам подносят чашку, и в ноздри проникает запах теплого бульона.
— Что с Мегерой?
— Пей, кому сказано! Тебе нужно поправляться, и поскорее.
Креслин машинально глотает жидкость, только сейчас полностью осознавая, что ощущает пульсирующую боль не в своих ранах, а значит, из них двоих Мегера пострадала больше. Он делает очередной глоток, судорожно размышляя о том, как ей помочь.
— Нет! — рявкает Лидия.
Вздрогнув от неожиданности, юноша проливает бульон себе на грудь.
— Может быть, потом, когда ты окрепнешь, — говорит целительница уже не так резко, — но сейчас твое вмешательство может убить вас обоих.
— Но, — сбивчиво бормочет он, — если она…
— Креслин, — мягко, но настойчиво прерывает его Лидия, — должна признаться, что она в очень тяжелом положении, но самое лучшее, что ты можешь сделать сейчас, — это постараться не усугублять его. Ей достаточно собственной боли, избавь ее еще и от твоей. Вспомни, что ее связь с тобой существует дольше, чем твоя с ней. Хотя ты сделал связь двусторонней, противоположные потоки еще не уравнялись по силе. Прошу тебя, не тяни из нее энергию. Ты достаточно силен, чтобы с этим справиться.
— А как ты прочла мои мысли? — спрашивает он.
— Я просто догадалась, и это было вовсе не сложно. Особенно когда в стремлении помочь ей ты так исказил равновесие хаоса и гармонии, что разодрал в клочья полнеба и едва не убил себя. Потом, лишившись чувств, ты в бреду беспрестанно винился перед ней, а как только пришел в себя, первым делом произнес ее имя.
— Так глупо… снова…
— Нет. На сей раз это моя вина. Я переживала за Клерриса, а ты просто хотел мне помочь. И поспешил на помощь, не раздумывая. Ты никогда не раздумываешь, если твои близкие попадают в беду. Как, впрочем, и все мы. Я тоже не заботилась тогда о последствиях. А сейчас — пей и отдыхай. Обещаю, если твоя помощь действительно понадобится, я скажу.
