Он обладал и еще одним даром, хотя о нем знали немногие. В противном случае он не смог бы зажить тихой жизнью в этой высокогорной деревушке, а тихая жизнь имела существенное значение, поскольку он скрывался. До сих пор.
Сам факт того, что он выжил во время долгого, лишенного света путешествия так много лет назад, был благословением особого рода. Он не питал иллюзий: он никогда бы не выжил, если бы не верность двух его молодых слуг. Единственных, которым позволили остаться с ним. Единственных, которые захотели остаться.
Они теперь уже не были молодыми и перестали быть слугами. Они стали крестьянами на земле, которой владели вместе с ним. И уже не спали на полу в передней комнате их первого маленького домика или в сарае, как в те годы, а жили в собственных домах с женами, и их дети жили рядом. Лежа в темноте, он возносил за это благодарность с той же горячностью, как и за все, что было дано ему самому.
Любой из них пустил бы его переночевать в свой дом в эти три ночи, но он не хотел обременять их. Ни в ночь Поста, ни в другие ночи. У него было собственное понятие о приличиях, и, кроме того, с годами он все больше любил собственную постель.
— Эанна, возлюби нас, как детей своих, Адаон, спаси нас, как детей своих…
Ясно, что уснуть он не сможет. Он подумал о том, чтобы встать и заняться полировкой посоха или лука, но знал, что Менна его услышит и заставит заплатить за осквернение ночи Поста работой. Водянистая овсянка, кислое вино, его тапочки, назло переставленные с того места, где он их снял.
— Они мне мешали, — скажет она в ответ на его жалобу.
Потом, когда снова будет позволено разжигать огонь, подгоревшее мясо, кав, который невозможно пить, горький хлеб. По крайней мере, в течение недели. У Менны были свои способы дать ему понять, что для нее важно. После всех этих лет между ними установилось молчаливое понимание, как у любых престарелых супругов, хотя, разумеется, он на ней не был женат.
Он знал, кто он такой и что ему подобает, даже в этом падении, вдали от дома, от воспоминаний о богатстве и власти. Здесь, в этом маленьком поместье, купленном на золото, которое он прятал на себе во время долгого путешествия вслепую семнадцать лет назад, полный ужасающей уверенности в том, что за ним по пятам гонятся убийцы.
Однако он выжил, и мальчики тоже. Пришли в эту деревню в один из осенних дней — незнакомцы, появившиеся в мрачное время. В то время, когда столько людей погибло и столько других было грубо сорвано с насиженных мест и разбросано по всей Ладони вслед за приходом тиранов. Но они втроем как-то выдержали, даже ухитрились заставить землю кормить их в урожайные годы. Под конец неурожайных лет в Чертандо ему пришлось растратить остаток золота, но, с другой стороны, зачем оно еще нужно?
Правда, зачем оно еще могло понадобиться? Его наследниками были Менна и оба мальчика — конечно, они уже перестали быть мальчиками. Только их он мог теперь назвать своей семьей. Кроме них, у него ничего не осталось, если не считать снов, которые все еще снились ему по ночам.
Он был циником, потому что многое повидал до того, как спустилась тьма, и после, вооруженный другим зрением, но не был настолько обременен иронией, чтобы она победила мудрость. Он знал, что ссыльным всегда снится дом, что испытавшие жестокую несправедливость никогда о ней не забывают. У него не было иллюзий, он не считал себя исключением из правил.
— Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси нас от… Спаси нас Триада!
Менна внезапно замолчала. И по той же причине старик внезапно сел в кровати, морщась от резкой боли в спине. Она оба услышали этот звук, донесшийся снаружи, из ночи. В ночь Поста, когда никто не должен находиться вне дома.
Внимательно прислушавшись, он снова его услышал: слабый и нежный звук свирели перемещался во тьме, мимо стен их дома. Сосредоточившись, старик смог расслышать шаги. Он сосчитал их. Потом сердце его забилось с угрожающей быстротой, он вскочил с кровати так быстро, как только мог, и начал одеваться.
— Это мертвецы! — взвыла Менна в дальней комнате. — Адаон, спаси нас от мстительных призраков, от всех бед. Эанна, возлюби нас! Мертвецы пришли за нами. Мориан, богиня Врат, храни наши души!
Несмотря на возбуждение, старик остановился и отметил, что Менна, даже в страхе, все же включила его в свои молитвы. На миг он был искренне тронут. В следующее мгновение он с грустью признал тот неизбежный факт, что следующие две недели его жизни, самое меньшее, станут, вероятно, чистым мучением.
Конечно, он выйдет из дома. Он точно знал, кто это. Он кончил одеваться и потянулся за своей любимой палкой у двери. Двигался как можно тише, но стены были тонкими, а слух у Менны почти такой же острый, как у него самого: нет смысла пытаться выскользнуть из дома тайком. Она знает, что он делает. И заставит его заплатить за это.
Потому что так уже случалось раньше. В ночь Поста и в другие ночи уже почти десять лет. Уверенно двигаясь внутри дома, он подошел к выходу и палкой откатил лежащее на полу у двери бревно. Потом открыл дверь и вышел. Менна уже снова молилась:
— Эанна, возлюби меня, Адаон, спаси меня, Мориан, храни мою душу… Старик холодно улыбнулся. Две недели, по крайней мере. Водянистая овсянка по утрам. Подгоревший, безвкусный кав. Горький чай из маготи. Он несколько мгновений стоял неподвижно, все еще слабо улыбаясь, вдыхая свежий, прохладный воздух. К счастью, ветер сжалился и немного утих, и его кости чувствовали себя превосходно. Подняв лицо навстречу ночному дуновению, он почти мог ощутить привкус наступающей весны.
Старик тщательно прикрыл за собой дверь и двинулся по тропинке к сараю, ощупывая палкой дорогу перед собой. Он вырезал эту палку, когда был еще зрячим. Много раз он ходил с ней во дворце, отдавая дань жеманству распущенного двора. Ее ручка была вырезана в виде головы орла, с любовно выполненными глазами, широко раскрытыми и полными яростного вызова.
Возможно, потому, что он в ту ночь убил человека второй раз в жизни, Дэвин вспоминал тот более просторный сарай для скота из прошлой зимы в Астибаре.
Этот был гораздо скромнее. В нем находились всего две дойные коровы и пара коней для плуга. Но он был добротным и теплым, в нем пахло животными и чистой соломой. Стены без щелей не пропускали резкого ветра, солому недавно сложили, пол чисто подметен, различные орудия труда аккуратно развешаны и разложены вдоль стен.
По правде говоря, ему следовало проявить осторожность, а не то запах и атмосфера этого сарая могли унести его в прошлое намного дальше минувшей зимы. Домой, в Азоли, о чем он старался никогда не вспоминать. Но Дэвин устал, совсем обессилел после двух бессонных ночей и поэтому, как ему представлялось, оказался беззащитным перед подобными воспоминаниями. Правое колено, вывихнутое в горах, невыносимо болело. Оно распухло и стало в два раза больше нормального, до него нельзя было дотронуться. Ему пришлось идти медленно, прикладывая неимоверные усилия, чтобы не хромать.
